не та! Что-то надменное прорывается в ее интонациях, да и ходит как балерина. Она – барыня, какая же из нее получится паромщица?.. Кошмар!

Знаю, что Вия после первой репетиции выдала характеристику мне в еще более хлестких выражениях. Что я и грубый мужлан, и двигаюсь как медведь… И вообще, как такого любить…

Налицо было явное несовмещение. А это уже сигнал тревоги. Первое ощущение взаимного неприятия друг друга меня очень испугало. И я начал думать: «Что же есть в ней такого хорошего, за что бы я мог зацепиться и потянуть эту ниточку, чтобы почувствовать к партнерше симпатию?» Мне надо было чем-то восторгаться, чтобы это чувство помогало на съемочной площадке. Чтобы потом и зрители почувствовали это на экране…

Для меня на сцене, на съемке важно быть влюбленным в свою партнершу. Не в смысле потерять голову, а для поддержания духа, интонации той или иной сцены. Я как актер должен ждать этих встреч с актрисой, с которой войду в кадр. Например, нет моей партнерши три дня, мне говорят, что она приедет на четвертый день. И я ее уже жду, готовлюсь к нашей встрече, словно мне предстоит пойти на свидание. Это чувство я должен перенести на сцену, на экран… Актерский опыт, профессионализм, конечно, помогут сымитировать органичное поведение в кадре. Но если не блеснет с экрана искра живого чувства, внимания, обожания, желания – получится бездушный пересказ сюжета, холодная информация для зрителя на заданную тему… Неминуемо случится злополучное «якобы». Якобы жизнь…

И я стал искать в Вие что-то симпатичное мне и своим воображением старался «раздувать» это качество до максимума – тем и питал свои чувства.

Первое, что вызвало во мне симпатию, это ее акцент – мягкий, особенный, непередаваемый. С таким акцентом хорошо получается читать лирические стихи… Вслушиваясь в мелодику ее речи, я понемногу проникался к ней расположением.

Не доверяя первому впечатлению, решил узнать свою будущую Соню поближе.

– Вия, – обратился я к ней на следующий день. – Покажи мне твою Ригу.

Вия взглянула на меня широко распахнутыми светло-голубыми глазами, не скрывая удивления.

– Боженька, что я слышу! Евгений, ты это сказал серьезно? – спросила она с милым акцентом. – Тебя интересует мой город?

– Да, очень хочется побывать в Домской церкви. А если повезет, послушать там органную музыку. Хочется походить по вашему этнографическому музею, постоять у памятника Янису Райнису.

– Ты знаешь Райниса? – с еще большим удивлением спросила Вия.

Вместо ответа на ее вопрос я процитировал монолог из пьесы «Вей, ветерок»:

– Что добыл, то и мое,

Взял, что в жизни причиталось.

Утро светится росою,

Даугава под ветром плещет.

Встань, цветок мой Байбалыня,

В мою лодку смело прыгни!

– «Встану, встану, прыгну, прыгну!» – продолжила Вия на латышском языке.

Прозвучала эта фраза у нее неподдельно искренне, по-девичьи. И куда вдруг девалась ее надменность, горделивость?.. Не обращая внимания на прохожих, она схватила меня за лацкан пиджака и почти как девочка тоненько воскликнула:

– Евгений!.. Как ты знаешь Райниса!

Не без доли хвастовства я поделился своей влюбленностью в «Вей, ветерок», в образ Улдиса, которого сыграл при аншлагах более двухсот раз в новосибирском «Красном факеле»… Сказал, что и она ведь играла Байбу в Латвийском художественном театре… И играла прекрасно…

– Ты и это знаешь? – На ее щеках появился румянец: она сияла.

Кажется, наметилось первое совпадение наших интересов. Появилась надежда, что ледяные торосы, разделявшие нас, постепенно начнут таять.

И все же в Вие уживались два разных человека: то она была царственно надменна, то – сама приветливость, простота. С такой надменностью она могла бы играть Марину Мнишек, о чем потом я ей и сказал. Но я подозревал, что «надменность» – это наносное, это не суть ее характера. За этим что-то стояло (позже я понял – что, но не буду касаться здесь этой темы).

Мне захотелось понять Вию глубже. По крупицам из наших разговоров я узнавал о ее судьбе и поразился сходству биографий: оба мы выросли в деревне, воспитывались без отца, матери были уборщицами, оба мы в детстве испытали нужду, знали в жизни и оскорбления, и унижения… И если я защищался от всех взрывами эмоций (меня в Малом театре даже прозвали «сумасшедший с бритвой»), то Вия уходила в себя, как бы надевала броню, панцирь. Оттого и казалась всем неприступной, холодной, отстраненной. Помню, как однажды Анатолий Папанов признался: «Хорошо, что у меня нет сцен с Артмане. Я ее боюсь».

Но когда я удивил Вию своим интересом к ее родному городу, к латышской литературе, театру, а потом к музыке, к фольклору, то вся надменность исчезла.

– Боженька!.. Ты и это знаешь?!!

И наступил момент, когда от нее, сдержанной балтийки, потянуло теплом. Пришло человеческое, творческое доверие. С каждым днем на съемочной площадке становилось легче и комфортнее. Этому радовалась вся группа, которая глубоко уважала Вию. У нас снималось шестеро детей, хотя по сюжету их было трое. Но по сценарию Федотов встречался с ними еще раз, когда дети Сони уже подросли. И на съемках мы одну «троицу» меняли на другую. Эти шестеро сорванцов естественно, шумели, так что на площадке всегда стоял жуткий галдеж. Когда приходил я, то ребятня с еще большим усердием демонстрировала «удаль молодецкую»: кувыркалась, визжала, кидалась реквизиторскими подушками… Но стоило появиться Вие – все вмиг замирало, и шалуны смиренно, с виноватым видом смотрели на нее. Собственно, и вся группа так относилась к ней – почтительно.

«Родная кровь» – простая, поэтическая мелодрама. Кроме режиссерских достоинств главное и самое ценное в фильме – конечно же образ Сони. Искренность, чистота, напевный акцент героини очаровали зрителя. Вия Артмане стала всенародной любимицей! Она освободилась от своего защитного панциря, вышла к людям всей, очень большой тогда страны и широко улыбнулась…

Вия стала очень популярной. На нее буквально обрушились слава, награды – премии, призы, почетные звания… Она стала знаменитой не только в Советском Союзе, но и за рубежом. А в Латвии Вию просто считали национальной гордостью. Ее избрали кандидатом в члены ЦК КП Латвии, депутатом Верховного Совета, она возглавила Союз театральных деятелей своей республики…

Но, как говорят в народе: «Нет пропасти супротив завистливых глаз». Кому-то творческая и общественная деятельность Вии Артмане была не по душе. И начались наговоры, сплетни, слухи… Ей ставилось в вину многое… И Вия снова замкнулась…

Когда режиссер Янис Стрейч работал над телефильмом «Театр» (по роману С. Моэма), он писал о Вие, исполнившей там главную роль: