"чувство, что их нация в опасности", или "превозносят патриотизм как самое благородное чувство".

Книга Фостера, призывавшая к контролю над вооружениями, деколонизации и созданию новой мировой организации, широко обсуждалась в прессе, была одобрена Фондом Рокфеллера и напечатана специальным тиражом для протестантских священнослужителей. Однако когда он добился встречи в Белом доме, чтобы представить экземпляр книги Франклину Рузвельту, то обнаружил, что президент занят победой в войне и не заинтересован в обсуждении христианских императивов. Он надеялся на более теплый прием в Лондоне и через американского посла договорился о встрече с министром иностранных дел Энтони Иденом и его заместителем, сэром Александром Кадоганом. Они тоже не произвели впечатления.

"Обедал с А. в его квартире", - записал Кадоган в своем дневнике. "Там был Дж. Ф. Даллес... Дж. Ф. Д. - самый шерстяной тип бесполезных понтов американца... Небеса нам в помощь!"

С приближением президентских выборов 1944 г. Фостер вернулся на сторону своего младшего друга Томаса Дьюи, который был избран губернатором Нью-Йорка и собирался во второй раз баллотироваться в президенты. Он обучал Дьюи по иностранным делам и писал для него речи. На этот раз Дьюи выиграл республиканскую номинацию, но на всеобщих выборах потерпел решительное поражение, так как Рузвельт получил свой четвертый срок. Фостер вышел из проигранной Дьюи кампании в качестве одного из двух главных представителей Республиканской партии по внешней политике, наряду с сенатором Артуром Ванденбергом (штат Мичиган), который был главным республиканцем в сенатском комитете по международным отношениям.

"Глядя на него, можно подумать, что он только что закончил общение с зеленой хурмой", - так начинался очерк о Фостере в журнале, опубликованный во время предвыборной кампании 1944 года. "Если послушать его о его бизнесе (он является старшим партнером фирмы Sullivan & Cromwell на Уолл-стрит), то можно только догадаться, что он может извлечь поэзию действия, а также большой доход из таких вещей, как перестройка корпоративной структуры International Nickel Company".

Война еще не закончилась, когда Рузвельт созвал мировых лидеров в Сан-Франциско для участия в историческом мероприятии по созданию Организации Объединенных Наций. Его убеждали, что американская делегация должна быть двухпартийной, и республиканцы предложили Фостера в качестве "юридического советника". Рузвельт был недоволен.

"Он будет играть по-своему", - сказал Рузвельт государственному секретарю Эдварду Стеттиниусу. "Он будет сливать информацию. Он будет разрушительной силой. Мне не нравится Фостер Даллес. Я не хочу, чтобы он был там".

Республиканцы настаивали, и в конце концов Рузвельт согласился принять их выбор. Вскоре после этого он умер, оставив Гарри Трумэна руководить переговорами в Сан-Франциско.

С 25 апреля по 26 июня 1945 г. делегаты из пятидесяти стран собрались в Оперном театре Сан-Франциско, чтобы разработать проект нового мирового органа. В течение этих девяти недель Фостер был в своей стихии, отстаивая свои взгляды на публичных дебатах и частных встречах. Он и другие американские делегаты работали над формированием эмбриона ООН таким образом, чтобы это отвечало американским интересам, например, следили за тем, чтобы пункты об опеке и деколонизации были сформулированы так, чтобы не угрожать американскому контролю над Гавайями, Аляской и Пуэрто-Рико.

В сообщениях американской прессы Фостер изображался как волшебник, управляющий конференцией в Сан-Франциско из-за кулис. Они были вызваны его практикой проводить частные брифинги для журналистов в конце каждого дня работы конференции, обычно ставя себя в центр событий. Это сильно раздражало председателя делегации, госсекретаря Стеттиниуса, и официального представителя делегации Адлая Стивенсона, который еще не понимал ценности корыстных утечек.

Фостер стал единственной крупной фигурой в американской общественной жизни, претендующей как на религиозную, так и на политическую идентичность. Будучи представителем Республиканской партии по иностранным делам, он одновременно руководил комиссией "Справедливый и прочный мир" Федерального совета церквей. Одновременно он был председателем Фонда Карнеги за международный мир, пресвитером пресвитерианской церкви на Парк-авеню, попечителем Фонда Рокфеллера и Теологической семинарии Юнион.

Несмотря на расширение круга своих интересов в области политики и религии, Фостер продолжал уделять большую часть своего времени и сил юридической практике. Спрос на его экспертизу в области рефинансирования немецких долгов испарился в огне мирового конфликта, и, чтобы компенсировать потерю клиентов, он приобрел новых: неамериканцев с большими интересами в США, включая правительства Китая и Нидерландов, а также национальные банки Бельгии и Польши. Он также оставался активным членом совета директоров полудюжины корпораций, юридические дела которых курировал на протяжении многих лет. Возрождение интенсивной религиозности его молодости и становление его как крупной фигуры в Республиканской партии совпали с постоянно расширяющейся юридической практикой, специализирующейся на глобальных финансах и тихом лоббировании в Вашингтоне.

Одними из наиболее продуктивных отношений, сложившихся у Фостера в 1940-е годы, стали отношения с амбициозным журналистом-предпринимателем Генри Люсом, который стал самым влиятельным в стране авторитетом. Мнения Люса доходили до миллиона подписчиков Time, четырех миллионов подписчиков Life, восемнадцати миллионов слушателей, еженедельно слушавших "Марш времени" по радио, бесчисленного множества тех, кто смотрел кинохронику "Марш времени", и элитной бизнес-аудитории, подписавшейся на Fortune, по одной из оценок "не менее трети, а возможно, и значительно больше всего грамотного взрослого населения страны". Ни один другой медиабарон не мог сравниться с ним по масштабам и влиянию. Его самая известная статья "Американский век", опубликованная в номере журнала Life от 17 февраля 1941 г., была призывом к "самой могущественной и жизненно важной нации в мире" взять на себя мировое лидерство.

"Мы являемся наследниками всех великих принципов западной цивилизации", - писал Люс. "Теперь настало наше время стать силой".

Фостер имел много общего с Люсом. Оба они были интернационалистами, республиканцами, выступающими за бизнес, сформировавшимися под влиянием кальвинистских принципов и миссионерских традиций; родители Люса были миссионерами, а сам он родился в Китае. Оба считали, что Провидение предназначило Соединенным Штатам уникальную роль в мире. Оба испытывали отвращение к любым формам социализма и видели в Москве безбожную тиранию, стремящуюся уничтожить Запад. Борьба с коммунизмом, по их мнению, была той задачей, которую история поставила перед их поколением.

"Два пресвитерианина, Люс и Даллес, в последующие годы вызывали напряжение и даже ужас из-за их решимости перестроить мир как можно ближе к образцу американской трансцендентности", - писал один из биографов Люса. "Обоим посчастливилось обнаружить, что их религия и их политика дополняют друг друга..... Оба пресвитерианина были людьми очень энергичными, но опустились до узкого пристрастия в той области, где расплавленные материалы их религии, патриотизма и политики сливались в одну холодную и кремнистую массу. Таким яростно агрессивным людям было не по себе от идеологической конкуренции.... Когда Люс или Даллес начинали говорить о "бесценном духовном наследии Америки"