золотой чашей. Мы регистрируемся и садимся. Играет тихая музыка, процессия шествует по проходу от задней части здания. В ней трое мужчин, физически состарившихся, но еще не умирающих, одетых в отличительные одежды, расшитые золоченой нитью. Они взбираются на платформу и занимают какие-то, явно заранее оговоренные позиции. Далее слово берет тот, что впереди справа. Вскоре я с удивлением понимаю, что передо мной доктор-майор Фиоре.

– Дорогие прихожане! Мы собрались здесь сегодня, чтобы вспомнить тех, кто ушел до нас. Застывшие лица, высеченные в камне, скорбные лики множества людей. – Он делает паузу, и все вокруг повторяют сказанные им слова. Низкое рокочущее эхо гуляет туда-сюда в проходах.

Фиоре продолжает произносить тарабарщину зловещим голосом во все возрастающем темпе. Каждое предложение или два он останавливается, и прихожане вторят ему. Я надеюсь, что это тарабарщина – некоторые выпады не только сбивают с толку, но и смутно угрожают, ссылаясь на суд после нашей смерти, наказания за грехи и награды за послушание. Я смотрю в сторону, но быстро понимаю, что остальные глазеют на него. Произношу слова вслед за ним, но чувствую себя жутко неловко. Кто-то прямо-таки втянулся в действо, разрумянившись и зримо разнервничавшись.

Затем непись, сидящий в алькове, заводит напыщенную мелодию на примитивной музыкальной машине, и Фиоре велит нам открыть лежащие перед нами бумажные книги на заданной странице. Люди начинают петь отпечатанные там слова и хлопать в такт – это тоже не имеет никакого смысла. Имя «христианин» упоминается неоднократно, но не в каком-либо понятном мне контексте. Посыл песен откровенно зловещий – кратко суммируя, нечто вроде «подчиняйся, соответствуй, по делам твоим да накажут тебя»: нехитрая, по сути, система обратной связи. У меня, похоже, в наличии глубоко укоренившийся рефлекс, который не позволяет некритически воспринимать пропаганду: я заканчиваю читать книгу с кислой миной.

Примерно через полчаса Фиоре дает отмашку неписи, чтобы тот прекратил играть.

– Мои дорогие, – обращается он к нам.

В голове я добавляю к его словам саркастический комментарий: «Слишком дорогие для тебя, дружище».

– Сегодня я хотел бы, чтобы вы тепло поприветствовали новых участников – шестую когорту. Наша вера гостеприимна, наше обязательство… – Да, именно так он и сказал – обязательство! – …заключить их в крепкие объятия и принять в семью. – Фиоре одаривает нас странной улыбкой и, крепко сжав края кафедры, налегает на нее всем телом с тихим «о-о-ох». Выглядит это донельзя странно – будто где-то за кафедрой его кто-то орально ублажает. – Пожалуйста, поприветствуйте новых участников – Криса, Эла, Сэма, Фэра и Майка, а также их жен – Джен, Энджи, Рив, Алису и Касс.

Все вокруг – за исключением Сэма, который сбит с толку, как и я, – внезапно начинают хлопать ладонью о ладонь перед Фиоре. Думаю, это своего рода приветственный ритуал; звук получается на удивление громкий. Сэм смотрит мне в глаза и тоже начинает нерешительно хлопать, но затем Фиоре поднимает руку, и все останавливаются.

– Мои дети, – говорит он, нежно глядя на нас, – наши новые собратья здесь всего три дня. За это время им пришлось многому научиться, много увидеть и сделать, поэтому некоторые из них допускали ошибки. Ошибаться – очень человеческое деяние, равно как и прощать. Например, простим миссис Алису Шелдон из шестой когорты за трудности с водопроводом. И миссис Рив Браун, оттуда же, за ее неудачное обнажение на публике. И…

Смех заглушает его слова. Я оглядываюсь и вижу, что все смеются и указывают на меня пальцами. Чувствую волну смущения и гнева. Как он смеет? Однако в этом есть что-то устрашающее. Здесь, наверное, человек пятьдесят, и некоторые из них сейчас смотрят на меня так, будто пытаются представить, как я выгляжу без одежды. Если бы я была самим собой, в моем прежнем мужском теле, я бы бросила вызов за секунду, но теперь я – женщина. Так работает групповое давление, верно? В этом дело. Экспериментаторы не могут рассчитывать на создание функционального общества темных веков всего за три года, просто забросив в симуляцию компашку пациентов в гуманоидных телах, и дать им неупорядоченно ее осваивать. Нужен некий социальный механизм, чтобы они заставляли друг друга подчиняться надуманным правилам, в идеале – чтобы они сами наказывали своих девиантов…

– …простим же и Касс ее склонность поздно ложиться спать – сегодня, как видно, она не смогла прийти в церковь…

Они больше не смотрят на меня, но что-то бормочут – кругом распространяется злая волна неодобрения. Я смотрю в глаза Сэму: тот выглядит напуганным. Он кладет ладонь на мою руку, хватаясь за нее словно утопающий, держит крепко.

– Я прошу вас всех пожалеть Майка, ее мужа, которому приходится содержать столь ленивую женщину, и помочь ей осознать ошибку в общении при личной встрече…

Теперь я – за компанию со всеми остальными – могу поглазеть на этого субъекта. Он невысокий, жилистый, с большим острым носом и темными угрюмыми глазами. Выглядит так, будто вот-вот на кого-нибудь сорвется; поза чисто оборонительная – и в этом нет ничего удивительного. Тяжкая санкция в пять очков социального рейтинга оставила и у меня слабость в коленях и страх, а ее, оказывается, можно схлопотать и за то, что твоя жена не может утром пойти в церковь. Меня так и подмывает крикнуть Фиоре: Это лишь повод, идиот, чтобы не появляться на виду у твоего сброда!

Фиоре переходит к обсуждению других людей, других когорт – тех вещей, которые сейчас для меня бессмысленны. Мой модем оживает и просит меня проголосовать за список грехов и успехов, отмеченных за каждым именем, – кому отсыпать крошек, у кого их забрать. Я ни за кого не голосую. Наконец на нас единодушно нападают избиратели остальных пяти когорт. Все мы теряем по несколько очков, и мрачный звон чугунного колокола, висящего под аркой в задней части церкви, возвещает близкий конец децимации. Фиоре призывает непися налечь на музыкальную машину, и тот исполняет еще один бессмысленный гимн. На этом месса заканчивается.

Но я пока не могу убежать и спрятаться, потому что после децимации по распорядку – вечеринка в честь новой когорты. Поэтому мы натягиваем хмурые улыбки на рожи и едим бутерброды под магнолиями, пока остальные ухмыляются нам.

Столы установлены в декоративном саду позади церкви, называемом «кладбищем». Их накрыли белыми скатертями и уставили бокалами с вином. На вечеринке мы более-менее предоставлены сами себе.

И оказывается, во время воскресной службы такси не ходят.

Я обнаруживаю, что стою неподвижно, прислонившись спиной к церковной стене, с бокалом вина в одной руке и ладонью Сэма – в другой. У меня болят ноги в туфлях, и мое лицо, кажется, постоянно искажает гримаса.

– Рив! И Сэм! – Это Джен. Она тащит за собой Энджи и обоих мужей – своего Криса и подружкиного Эла. Она