где мы сошлись, мебели почти не было. Персы сидели на коврах, поджав ноги, иностранцы по большей части стояли, разбившись на группки. Впрочем, имелись здесь и сидящие на стульях — это были европейцы в весьма разнообразных и подчас неожиданных костюмах, как будто их изъяли прямо из XVIII века. Тут фигурировали самые пышные наряды, как военные, так и штатские, и самые замысловатые шляпы — от круглых до треуголок. В основном щеголяли всем этим великолепием австрийцы, французы и итальянцы; подданные королевы Виктории выглядели более сдержанно.

В другом углу, тоже на стульях, восседали наши русские офицеры во главе с полковником Караваевым — в кавказских черкесках и папахах и с дорогим оружием. Я извинился перед посланником и отправился поприветствовать товарищей и командира. Тут я тоже попросил прощения, что не могу составить им компанию — якобы из-за некоего дипломатического дела. В действительности же Мельников велел держаться мне рядом с собой, чтобы я не затерялся и был непременно особым образом представлен шаху.

Некоторые персидские генералы прямо тут же, в зале, курили кальян, сидя на полу. Вообще, как мне показалось, кальяны в Персии приносят всем, кто только пожелает — своего рода местный аперитив перед любым событием, будь то выход шаха, театральное представление, казнь или любое другое занимательное зрелище. Вдобавок почти каждый вельможа приводит в собрание прислужников, которые шныряют среди публики и без стеснения толкают всех, кроме своих господ.

Спустя недолгое время посреди залы постелили скатерти, по которым в одних чулках стали бегать слуги и ставить на них чашки с едой. Тут были плов, лаваши, шербет, сладости, фрукты и прочее восточное великолепие. Все это оказалось праздничным обедом для истомленной ожиданием публики. Те, кто проголодался, подсаживались к скатерти и ели с нее прямо руками. Впрочем, справедливости ради скажу, что европейцы — да и наши русские инструкторы тоже — за эти дастарханы не садились.

Когда обед окончился, зал наполнился движением: гости отправились в комнату, где сидел военный министр Наиб-э Султан — поздравлять его с праздником. Тут сразу стало видно привилегированное положение посольских. Дипломаты — то есть и я с Мельниковым тоже — прошли в отдельную комнату и уже там обратились с поздравлением к Наиб-э Султану.

Министр оказался фигурой по-своему примечательной и, очевидно, типичным персом. Во всяком случае, разодет он был, как жар-птица: красные штаны, белый мундир, усыпанный орденами и драгоценными камнями, с голубой лентой через плечо, в маленькой кокетливой шапочке, да еще и с накрашенными бровями. Благосклонно приняв положенные чествования, он вышел в зал и там уже сам поздравил тех «нечистых», которые не были допущены к личным поздравлениям. Затем, окруженный слугами и солдатами, двинулся прямо на шахский салам.

Во дворце, который сам шах назначил для приема, имелась закрытая сверху терраса, на которой возвышался трон — пока еще пустой. На террасе вдоль по стенам рассыпался разноцветный горох — приближенные шаха. Внизу террасы, в саду, с одной стороны выстроились пестро одетые персидские министры, мирзы и чиновники, с другой — европейские инструкторы и их подчиненные. Ближе всего к террасе оказался военный министр.

День был жаркий, но истому от яркого солнца несколько смягчал огромный бассейн с фонтаном посредине.

Прямо перед террасой стоял человек с копьем в руках, на конце которого висел бесформенный бурый кусок. Когда я пригляделся, меня замутило — это был кусок мяса. Я тут же вспомнил варварский обычай персов на Курбан-байрам убивать верблюда. Причем убийство это, как говорят, совершается самым живодерским образом. Верблюда выводят перед толпой зевак, напротив него встает человек с длинным копьем. Его задача — ударить верблюда копьем в бок так, чтобы тот повалился бездыханным, и тем же копьем вырвать из него кусок мяса, который позже будет преподнесен шаху. Говорят, однако, что убить верблюда с одного удара удается крайне редко, обычно он падает на колени, и мясо из него вырывают у еще живого. Бедное животное жалобно кричит, а собравшаяся толпа бросается к верблюду и начинает вырезать из него куски, не дожидаясь, пока он испустит дух. К счастью, все это безумие происходит за пределами шахского дворца. Мне трудно было бы спокойно переносить подобное зрелище без желания самому насадить на копье извергов.

* * *

Шах, как и военный министр до этого, с выходом не спешил. Я не стал выяснять причину такой неторопливости: она, очевидно, заключалась в персидском характере. Думается, здесь последний нищий может заставить ожидать английскую королеву, а шах — и подавно.

В конце концов, все-таки зазвучали крики «внимание!» и «смирно!», после чего шах под музыку и парадные экзерциции караула вышел на террасу. Все тут же начали ему кланяться — исключая посольских, которые наблюдали салам не с улицы, а из дворцовых окон. Не буду описывать всю церемонию, скажу только, что тут лишний раз проявилась особость дипломатического корпуса: мы поздравляли шаха отдельно.

В облике шаха, знакомом мне по фотографиям, меня поразила не важность его, понятная для восточного сатрапа, и даже не то, что весь он был усыпан орденами и драгоценностями. Меня удивило, что на владыке красовались очки, которые он время от времени снимал и протирал платком. Понятно, что царь царей — такой же человек, как и остальные, у него тоже может быть слабое зрение, однако тут, мне показалось, было несколько иное. Очки шахиншах носил не затем, чтобы улучшить зрение, а для пущей важности. Позже я убедился в правильности своей догадки — а быту Насер ад-Дин прекрасно обходился без очков.

Когда всеобщий салам закончился, начался, если так можно выразиться, салам дипломатический. Шах вернулся во дворец, где его уже ждали посольские из разных стран. Усевшись на некоторое подобие богато украшенной семейной постели, он важно произнес: «Мубарек!», то есть «поздравляю!».

После этого дипломаты в свою очередь стали подходить к нему с поздравлениями. Сопровождалась эта однообразная, на мой взгляд, церемония подношением подарков. Опять же, довольно однообразных — тут были золотые блюда, альбомы, картины и все в том же роде.

Когда пришел наш черед, посланник кивнул мне, и мы направились прямо к шаху. Поскольку Мельников много лет жил в стране и персидским языком владел свободно, он сам, лично, представил меня царю царей. Я же из сказанного посланником ухватил только пару слов, одно из которых означало «герой». Так или иначе, похоже, аттестовали меня наилучшим образом, поскольку шахиншах смотрел на меня с явным благоволением.

— Вид брав! — с поощрительной улыбкой заметил Насер ад-Дин.

Я догадался, что повелитель демонстрирует мне свои познания