указов заканчивалась ничем, однако тут, что называется, торжествовало искусство ради искусства: и в родной Персии, и за границей шах ухитрился прославиться как великий реформатор.

В целом я поддерживал эти его настроения, полагая, что в реформах реализуется легкость жизни. Мне претила суровость мусульманских ортодоксов, желающих всех женщин закрыть паранджой, а весь мир превратить в одну огромную мечеть. Шах же по характеру был человек светский, легкий и в каком-то смысле добрый, хотя жизнь простого подданного не значила для него ровным счетом ничего.

Шах регулярно вытаскивал меня на охоту, которую тоже очень любил. Хотя стрелок я изрядный, но терпеть не могу охотиться — не выношу смотреть на муки ни в чем не повинных животных. На первой охоте, в которой я участвовал, я попытался спрятаться среди свиты и уклониться от непременного смертоубийства. Но какой-то глупый персидский мирпендж, вероятно, ревновавший меня к шаху, вздумал надо мной насмехаться, намекая, что я трус и вдобавок не умею стрелять. Пришлось метким выстрелом сбить с него шапку, после чего авторитет мой в глазах окружающих возрос пуще прежнего, а шах долго смеялся, глядя на перепуганную физиономию генерала.

Я уговаривал шаха заменить обычную охоту фотографической, которая, на мой взгляд, была куда интереснее и требовала больше мастерства. Это было тем более интересно, что вместо того, чтобы убить животное, шах мог его запечатлеть на снимке, причем не стоящим, а двигающимся.

— Подумайте, ваше величество, что такое убить зверя? После этого он либо сгниет, либо его съедят. А зверь, которого вы сняли на камеру, поступает в ваше полное и даже вечное владение. Вы можете показывать его спустя годы и десятилетия после того, как он умрет. Насколько же это интереснее и гуманнее, чем убивать без всякой пользы.

Шах, в общем, соглашался со мной, но смотрел хитро и отменять охоту не спешил.

* * *

Вообще персы очень любят развлечения или, иначе говоря, тамашá. Иной раз кажется, что именно тамаша составляют главное содержание их жизни. Среди любимых развлечений шаха были скачки. Случаются они довольно редко, но мне повезло, я попал как раз в нужное время.

Стоит сказать, что помимо обычных скачек проводятся здесь и другие, экзотические. Скажем, европейцы от скуки устраивают гонки на ишаках или даже конно-пешие состязания. В таком забеге обычно участвуют трое: например, француз-чиновник, немецкий инструктор и ну, хотя бы наш дорогой штабс-ротмистр Б. При этом немец и француз бегут пешком как угорелые, а Б. скачет на лошади. Подобное соревнование может показаться диким и бессмысленным, поскольку лошадь всегда обгонит человека. Однако не все так просто. Дело в том, что дистанция забега совсем короткая — сто футов. Как известно, человек стартует быстрее лошади. Так вот, пешеходы успевают на старте вырваться вперед, и интрига состоит в том, успеет ли всадник их догнать на таком коротком пути.

Но, как уже говорилось, раз в год тут бывали и настоящие скачки, на которые стекались десятки тысяч зрителей.

Скаковой круг в Тегеране находится за городом. Окружность его составляет две с половиной версты. В центре круга разбит сад, где стоит конный памятник шахиншаху. Сад окружен высоким забором, так что даже из ложи властелина всего круга не видать и на какое-то время скачущие лошади скрываются из глаз. Двухэтажное здание, где помещаются шахские ложи, со стороны ипподрома не имеет стен. Часть лож завешивают решетками — там располагаются жемчужины шахского гарема. В оставшихся ложах размещается дипломатический корпус. Простые же ханы, министры и генералы вынуждены обходиться шатрами и палатками на некотором расстоянии от этих импровизированных трибун.

Мы с Насер ад-Дином, разумеется, сидели в его личной ложе, созерцая бурливое людское море прямо под ногами. Еще до нашего приезда сюда явились пехотные полки, наша казачья бригада и даже, неизвестно зачем, персидская артиллерия. Войска были расставлены вокруг ипподрома, за ними теснилась публика.

Как мне сказали, в день скачек зрители прибывают сюда еще с рассветом, норовя занять самое удобное место. В толпе я увидел множество женщин, с ног до головы закутанных в чадры, оставлявшие только дырочки для глаз. Почти все они держались группами, которые возглавляли немолодые уже матроны. Тут же с криками шныряли разносчики еды.

Но ничего не начнется, пока не явится гарем шаха и сам Насер ад-Дин, сопровождаемый конными полицейскими в пестрых костюмах и скороходами в красных кафтанах, в длинных чулках и в шапках, убранных цветами. Золотую карету шаха сопровождает полицеймейстер, следом за ней едет 150 стражников-гулямов. При приближении шаха к кругу и при входе его в собственную ложу войска берут на караул, играет музыка.

Когда шах наконец уселся на трон в своей ложе, его окружили приближенные, музыка стихла, и представление началось.

В качестве жокеев на скачках обычно выступают мальчики 13–15 лет. Сначала все лошади проходят перед шахом, показывая себя, потом остаются только те, которые участвуют в забеге. Раздается сигнал — и скачка начинается.

Я, признаться, думал, что все взоры будут устремлены на состязания, но вышло совсем иначе. Публика делала все что угодно, только не следила за скачками. Тут ели, пили, курили кальян, болтали и шпионили друг за другом. Против шахской ложи вывели двух слонов, одетых в дорогие попоны. Тут же вышли и мальчики в мужских и женских костюмах и начали танцевать, делая в адрес друг друга такие рискованные телодвижения, что вогнали в краску дипломатических дам.

Я понял, что скачки как таковые здесь никого не интересуют, тем более что и призы были сравнительно небольшие — 150 туманов, чуть меньше пятисот рублей. Правда, равнодушной оставалась только знать, простой народ вошел в экстаз и стал бросать под ноги скачущим палки и камни — очевидно, желая, чтобы они скакали быстрее.

Признаюсь, мне эта привычка сразу показалась опасной, но в чужой монастырь, как известно, со своим уставом не ходят. Да и что я мог поделать, ведь шахиншах тут не я. Как и следовало ожидать, закончилась вся история печально. Напуганный бросаемыми камнями, один из скакунов споткнулся, и жокей его вылетел из седла. Проехав по земле несколько футов, он замер бездыханный.

Толпа взвыла от восторга, даже праздные вельможи соизволили взглянуть, что происходит. Но, впрочем, ничего особенного не воспоследовало. Мальчика быстро положили на доску и унесли, а скачки продолжились. Я услышал негромкое «ах» из ложи дипломатического корпуса и повернулся туда. Там сидела необыкновенно изящная барышня со светлыми волосами, в простом, но элегантном голубом платье и шляпке. Лицо ее частично прикрывала вуаль, но даже через вуаль угадывалась