Так что я, сам того, конечно, не понимая, начинаюформировать в себе состояние безысходности, буквально убеждая себя в том, что«все плохо», что я из себя «ничего не представляю» и что «будущего у меня нет».После того как такая внутренняя депрессивная идеология в моей головесформирована, я оставляю всякие надежды, а главное — желание спастись и спасаться.Этот момент — ключевой в развитии депрессии. Мне на мгновение становится легче,я думаю: «Ну и черт с ним! Ну и гори все синим пламенем! Только оставьте меня впокое…» — и замыкаюсь.

Началась аудиенция: я один на один со своей депрессией, сосвоими мыслями на депрессивные темы. А тем этих, как уже было заявлено, три. Негусто, но зато краски ядреные (черные, очень черные и черные — хоть глазвыколи), а потому, в целом, картина у меня получается живописующая, точнее —живописующая о безжизненности.

И очень скоро я привыкаю так думать (ведь мне стало легче,когда я начал подобную пропаганду, и это «легче» оказалось тем роковымположительным подкреплением, которое закрепило эту привычку). Моя депрессивнаяидеология постепенно становится моей проповедью и отповедью — «все плохо». И неубеждайте меня в обратном, я все равно не поверю!

Сейчас, с вашего позволения, я скажу пару слов от лицапсихотерапевта. Когда я говорю с человеком, страдающим депрессией, мне иногданачинает казаться, что он ни за что на свете не откажется от своихпессимистичных утверждений. И это понятно, ведь если он признается в том, чтовсе его депрессивные мысли — чушь собачья, ему предстоит столкнуться с реальнойжизнью, от которой он, благодаря своей депрессии, так успешно сбежал.

Теперь он укрылся в замке снежной королевы, он играет скристаллами льда — со своими депрессивными мыслями. Он отвык от мира, где естьсолнце. Ему уже не хочется покидать место своего заточения, тем более чтоосуществленный им побег (или арест, которому его подвергла депрессия) не былслучаен. В мире, где есть солнце, случаются и грозы, и пожары, в немдействительно не все и не всегда спокойно. Но все-таки согласитесь, это неповод отказываться от реальности и отдавать себя на откуп подавленности.

Так или иначе, но сценарий побега нам известен: надопризнать жизнь «отвратительной», убедить себя в собственной «несостоятельности»(или неспособности изменить что-либо к лучшему) и, наконец, объявить будущеевне закона. Такая «игра в слова» — излюбленное занятие людей, находящихся вдепрессии.

На заметку

Вступая в борьбу со своей депрессией, помните о двухправилах. Во-первых, и это может показаться странным, мы не должны верить себе,когда мы находимся в депрессии. Наши депрессивные мысли — мысли, навязанные намдепрессией, — это, по большому счету, ее мысли, а не наши. Во-вторых, еслиу нас уже развилась депрессия, мы сами себя предали, мы становимся союзникамисвоей депрессии. С одной стороны, депрессивное отношение к миру входит у нас впривычку, а с привычкой, как известно, бороться трудно, и потому в нас будетмасса всяческого оппортунизма. С другой стороны, отказ от депрессивнойидеологии выталкивает нас обратно в мир, из которого мы, собственно говоря, ибежали посредством своей депрессии, как г-н Керенский — в противоестественномдля себя обличье. Разумеется, нам неловко и страшно возвращаться, но чтоподелать, надо, причем очень! Так что не верьте своей депрессии, не потакайтесвоей лени, помните — вам нужно выбираться из того снежного заноса, в которомвы оказались.

Случай из психотерапевтической практики: «Кто здесьдумает?!»

Эта женщина (я буду называть ее Ириной) оказалась у меня наприеме, полагая, что ситуация с ее мужем и сыном критическая. Ей казалось, чтомуж слишком много работает, но при этом сама работа у него «нехорошая», а сын —тот, напротив, «совершенно ничего не делает» и «растет плохим человеком» (кслову сказать, ребенку тогда было всего 10 лет!). Послушав этот рассказ, я. конечно,попросил привести ко мне этих двух «разрушителей» женского и человеческогосчастья Ирины.

Впрочем, я боялся, что они (по крайней мере, муж Ирины) непойдут на прием к психотерапевту. Право, что им у него делать? Сами-то ониникаких проблем, предполагающих такое обращение, по всей видимости, неиспытывают. Но я ошибся. Заботливые муж и сын явились ко мне по первому зову! Иоба рассказывали мне о том, как они волнуются за свою жену и мать, как они занее переживают, что она все принимает близко к сердцу и т.д.

И это вряд ли бы меня удивило, если бы я не видел, как самаИрина с ними общается. Обращаясь к ним, она была раздражительной, напряженной.Честно говоря, она выглядела даже грубой, без конца на что-то обижалась, всембыла недовольна и, кажется, ненавидела своих родственников мужеского пола.

Побеседовав с мужем и сыном Ирины, я, мягко говоря,разошелся с ней в оценках ситуации. Супруг ее действительно много работал, норабота его никак не могла быть названа «нехорошей», а даже напротив, онруководил большим государственным учреждением, пользовался уважением. Корочеговоря, что было в этой работе такого «плохого», я так и не понял.

Сын Ирины оказался милым мальчишкой, совершенно таким, какимдолжен быть мальчик его возраста и его поколения (нынешнее поколение подростковнесколько отличается от прежних, но само по себе это не катастрофа, гораздохуже быть «белой вороной»). Учился он хорошо, правда, он имел склонность кматематическим наукам, а потому гуманитарные предметы не слишком его увлекали.Мама же настояла на том, чтобы сын учился в школе с гуманитарным уклоном, и тотстарался, как мог, желая не разочаровывать маму.

Кроме того, у мужа действительно были серьезные проблемы, ночисто медицинские: полгода назад у него нашли весьма неприятное заболевание, окотором он так и не сообщил своей супруге. «Она же будет так волноваться! Ядаже не знаю, как ей и сказать. А ведь надо, у меня уже и операция назначена. Япросто растерян…» — признался он. У сына тоже были проблемы — группа«головорезов» из числа старшеклассников в школе донимала после занятий его инескольких его друзей. Но, разумеется, об этом, кроме доктора (т.е. меня), досих пор никто не знал. Отцу он не мог сказать из-зa его занятости, а материпросто боялся говорить.

Тут-то я подумал, что беспокойство, напряжение иподавленность Ирины объясняются вовсе не внешними причинами, на которые онассылалась, а ее собственным психическим состоянием. Проще говоря, я заподозрилу нее депрессию. Особенно меня насторожило, когда она сказала: «Я, наверное, плохаямать и никудышная жена». Подобные мысли часто выдают депрессию. Сама Ирина,впрочем, категорически отрицала у себя наличие каких-либо симптомов этогозаболевания. Говорила, что вот «если муж оставит свою работу» и «если ребенокперестанет так себя вести», то она сразу же и станет чувствовать себя лучше.

С горем пополам, используя весь свой врачебный авторитет иеще массу, если так можно выразиться, психотерапевтических уловок, я все-такиуговорил Ирину начать прием антидепрессантов. Она согласилась на это просто изуважения ко мне. Через три недели она пришла за очередным рецептом и сразговором. Лекарство к этому моменту уже оказало свой первый эффект: Иринапочувствовала, что ей стало легче, поняла, что какие-то проблемы она сильнопреувеличивает. Короче говоря, решила, что доктор был прав, и на самом делечто-то не так с ней самой, а не с ее близкими.