Выигрывая всюду. Люд за ним.

Гул, гомон, ропот, восклицанья «Браво!»,

Рев, суматоха, светопреставленье!

Хвалили игроки его отвагу,

А дамы в низко вырезанных платьях

Бросали взгляды, значившие: «Милый,

Возьми меня, опаръ меня скорей».

Один еврей там слезы лил ручьями

И Парня умолял уйти, покуда

Не отвернулось счастье. Он играл,

Пока не стали на ночь закрывать.

Сложить все деньги — вот была работка!

А Парринга несчастного тем часом

Обхаживали все, кроме меня.

Вдруг рядом кто-то, кашлянув, сказал:

«Мадам, вы мне позволите два слова?» —

И, повернувшись динь-динъ-динь о Бог!

К обеду колокол! Я извелась

Изголодалась изошла слюной

Измучилась, тоскуя по борщу,

Свекольному прекраснейшему супу.

Все ж, стихотворный опыт повторив мой,

Заканчиваю снова запись рифмой.

Больше не буду сочинять по-шекспировски. Это замедляет дело, особенно теперь, когда я стараюсь выписывать слова полностью, как все люди. Новый теплый день в Одессе. Небо — одно высокое ровное-ровное светло-серое облако, которое даже не застилает горизонта. Раскрыв на коленях мой маленький письменный несессер, я сижу на верхней ступеньке громадной лестницы, спускающейся к гавани. Она такая широкая, что по ней может промаршировать целая армия, и очень напоминает лестницу, ведущую в Западный парк, — ту, что рядом с нашим домом*. Бог. Здесь тоже гуляет разная публика, но если бы в Глазго я уселась прямо на ступеньку писать письмо, многие посмотрели бы на меня гневно или изумленно, а если бы я вдобавок была бедно одета, полиция прогнала бы меня прочь. Русские же либо не обращают на меня никакого внимания, либо приветливо мне улыбаются. Из всех стран, где я была, больше всего мне подходят США и Россия. С незнакомыми людьми тут разговаривают дружелюбнее и не так официально. Может быть, дело в том, что у них, как у меня, очень мало прошлого? Человек, с которым я подружилась в игорном доме и который говорил мне о рулетке, свободе и душе, — русский. Он сказал, что Россия — такая оке молодая страна, как США, потому что нация и ее литература —ровесницы.

— Наша литература началась с Пушкина, который был современником вашего Вальтера Скотта, — объяснил он. — До Пушкина русские не были настоящей нацией и жили не в своей стране, а в некой административной единице. Наша аристократия изъяснялась по-французски, наше чиновничество состояло из пруссаков, а истинных русских — то есть крестьян — презирали и власти, и чиновничество. Потом явился Пушкин, который услышал народные сказки от своей няни, простой крестьянки. Его стихи и проза наделили нас гордостью за свой язык и сознанием нашего трагического прошлого, диковинного настоящего и неведомого будущего. Он сделал Россию состоянием души, вызвал ее к жизни. После него у нас был Гоголь, равный вашему Диккенсу, у нас есть Тургенев, который выше, чем ваша Джордж Элиот, и Толстой, равный вашему Шекспиру. Но Шекспир-то у вас был за века до Вальтера Скотта.

С тех пор как мисс Мактавиш сбежала от моих объятий в Сан-Франциско, я не слышала столько писательских фамилий, втиснутых в одну фразу, и ведь никого из них я не читала! Чтобы он не счел Белл Бакстер полной невеждой, я сказала, что до Скотта жил великий шотландский поэт Берне, а Шекспир, Диккенс и прочие были англичане; однако он не смог понять разницу между Шотландией и Англией, хотя в других вопросах он очень проницателен. Я также сказала, что большинство считает романы и стихи досужими безделками — не слишком ли серьезно он к ним относится?

— Люди, которым безразличны предания и песни своего народа, — ответил он, — это люди без прошлого, без памяти, это полулюди.

Вообрази, что я в этот миг почувствовала! Но может быть, я, как Россия, теперь наверстываю упущенное время.

Это бьт тот самый незнакомец, который заговорил со мной в игорном доме, когда вокруг Парня гудела толпа. Это маленький опрятный человек вроде Свечки, но (не могу объяснить точнее) более смиренный, чем Свечка, и в то же время более гордый. По его одежде я понят, что он беден, по лицу — что умен. Я почувствовала, что он милый человек, хоть, может быть, и не такой паркий, и обрадовалась. После разговора с полицией в Лондоне ко мне никто, кроме Парринга, не обращался. Я сказала:

— Ваш вид внушает интерес! О чем вы хотите со мной говорить?

Он просветлел и, как мне показалось, в свой черед удивился. Он спросил:

— Вы, должно быть, знатная дама — дочь английского лорда или барона?

— Нет. Почему вы так думаете?

— Вы говорите, как говорят знатные дамы в России. Они тоже сразу выкладывают, что думают, не глядя на условности. Раз вы такая, я сразу перейду к делу и не буду представляться — скажу только, что я закоренелый игрок, человек весьма незначительный, и хочу дать вам совет, который не будет стоить мне ни гроша, но вас, быть может, спасет от ужасного краха.

Интригующе. Я сказала:

— Продолжайте.

— Этот англичанин, которому так везет, он ведь ваш… — Он скосил взгляд на мою левую руку в поисках обручального кольца. Я ответила:

— Мы пара.

Я слегка ввела его в заблуждение, потому что в большинстве своем люди считают, что пара — это и есть муж и жена, но мне не хотелось пускаться в сложные объяснения. Он спросил:

— Ваш муж: никогда прежде не играл в рулетку?

— Никогда.

— Вот почему он играет по такой строгой системе. Эта система — самая очевидная на свете, любой думающий игрок открывает ее, едва начав делать ставки, и в тот же день отбрасывает. Но сегодня вашего мужа преследует неимоверная удача — или неудача, смотря по дальнейшему. Ход игры волею чистого случая вновь и вновь укладывается в его детскую систему! Поразительно! Такое происходит крайне редко, а когда происходит, то обычно с новичком, который (простите меня, обыкновенной англичанке я не мог бы этого сказать) очень сильно влюблен и поэтому ведет себя самоувереннее или отчаяннее прочих. Да, любовь и деньги раз в жизни могут соединиться и поманить нас. Подобное случилось и со мной. Я выиграл состояние, но потерял любимую, а потом, разумеется, и состояние тоже, ибо лихорадка азарта вошла в мою кровь. В итоге я стал тем, кто я есть, — пропащим существом, неудачником. Если вы не уговорите мужа уехать из этого дьявольского городишка, он завтра снова придет в игорный дом, спустит то, что выиграл, и потеряет все остачьное в попытке отыграться. Доходы муниципалитета зависят исключительно от игорных домов, и поэтому здешние банки располагают самыми современными средствами для быстрого превращения собственности в наличные деньги на совершенно грабительских условиях. На моих глазах одна графиня — женщина под восемьдесят, но сохранившая здравый смысл и остроту ума, — на моих глазах она попалась на удочку первоначального везенья и опомнилась, лишь проиграв все, кроме разве что жизней своих слуг.

Мне захотелось расцеловать этого маленького иностранца за разумные речи и за добро, которое он хотел сделать. Но я только вздохнула и объяснила ему, что, увы, мой бедный Парень меня не послушается, боясь почувствовать себя слабым. Я добавила: