Артем смотрит на экран телефона, зло стонет и падает обратно на подушки. Не отвечает, но звонки продолжаются, и я на всякий случай ухожу в душ. Вчера он был с девушкой, и по тому, как они проводили время, о степени их отношений все было предельно ясно. Наверное, его ждет долгое объяснение, почему пропал на всю ночь. Я принимаю душ второй раз за утро: радуюсь, что ради меня, обычной смертной женщины, Артем забыл о своей модели хотя бы на одну ночь, и реву, как дура, потому что утро все снова расставило по своим местам. А я уже не знаю, как буду снова возвращаться в пустую квартиру.

— Ты русалка что ли? — Он ловит меня, едва выхожу из ванной. Прижимает к себе и в шутку трется колючим подбородком о мои щеки.

— Я просто не привыкла, что кому-то еще нужен душ с утра. Все… хорошо?

— Это работа, — кривится Артем. — Нужно съездить в офис на несколько часов.

Может быть, я зря паникую, и это действительно просто работа? Он же не кассир в супермаркете, а финансовый директор — нетрудно догадаться, что есть куча вопросов, которые без его личного участия никак не решить.

— Я завтрак приготовила, — говорю совсем не то, что хочу сказать. — Успеешь?

Артем отрицательно качает головой, а потом чмокает меня в нос и убегает в душ.

Он еще здесь, но моя квартира уже все равно опустела.

Я просто жду, пока он выйдет, оденется и, бросив короткое «я напишу», уйдет.

Аккуратно, как будто работаю в самом престижном ресторане мира, сгребаю весь завтрак в мусорное ведро. «Выживает» только шарлотка, но только потому, что она до сих пор в мультиварке. Выношу мусор — снова в снег в домашних тапочках на босую ногу — долго стою на крыльце и просто дышу не по-ноябрьски крепким морозным воздухом. В облачках пара, которые вырываются изо рта, пытаюсь разглядеть обрывки прошлого, оформленные фрагменты, где и почему рухнула моя защита. И ничего не получается, потому что все идет к той встрече на форуме, где мы посмотрели друг на друга — и ничего не произошло. Но именно тогда для меня уже все было предопределено.

Я сбегаю от одиночества на работу: закрываюсь в кабинете, с головой ухожу в статьи, но перед глазами все равно пустота, а память беспощадно накручивает воспоминания о назойливых утренних звонках. Это правда была работа? Или это была та женщина?

Около семи, когда во мне уже не остается ничего живого и я пишу заявление на отгул, надеясь провести весь завтрашний день на таблетках от бессонницы, в дверь кабинета раздается стук. Я даже не реагирую, продолжаю смотреть в распечатанный текст и убеждать себя, что сегодня у меня обычный трудовой день.

— Так и будешь делать вид, что меня не существует?

Я вскидываюсь на звук знакомого голоса: Артем стоит в дверях, смотрит на меня уже знакомым насмешливым взглядом и, пока я не очень успешно пытаюсь подавить безумную счастливую улыбку, показывает два билета.

— Мы в кино опоздаем, дурочка.

Эти эмоциональные качели — все равно, что лежать на плахе под раскачивающимся смертоносным лезвием. Когда-нибудь оно меня точно прикончит. Но хотя бы не сегодня.

Я меряю шагами коридор перед ванной, и делаю то, чего не делал никогда за тридцать шесть лет — грызу ноготь указательного пальца. Противно, с хрустом, откусываю прямо «с мясом», потому что еще пара секунд — и меня разорвет от нетерпения.

Мы вернулись из Парижа в конец ноября, несколько недель назад. Пробыли в самом романтичном городе мира полтора месяца только потому, что в наше время существуют чартеры, благодаря которым я раз в неделю мотался в Петербург, за сутки делал кучу дел и возвращался к Юле.

Сначала было очень тяжело: я в одиночку тащил на буксире машину без колес, без руля, привязанную к титановым сваям. Изо дня в день всю первую неделю. Таскал Юлю по выставкам, ресторанам, водил гулять, брал за руку и терпел, когда она не пыталась сжать пальцы в ответ.

Если бы я перестал все это делать, я бы улетел к другой женщине, потому что она сидела во мне, словно отравленный шип и начинала болеть, как только я забывался и позволял себе дышать полной грудью.

Но потом как-то все начало налаживаться.

Юля перестала шарахаться, когда я, пытаясь согреть ее от ветра, приобнимал за плечи, начала изредка улыбаться — и наш первый в этом втором медовом месяце секс случился по ее инициативе и был приятным для нас обоих.

Мы оба начали подкладывать дрова под котел наших отношений.

И вот, в середине декабря, я стою и жду, пока Юлька выйдет из ванной и покажет мне заветный тест с полосками. Потому что у нее задержка две недели, и мы оба до чертиков боимся, что все это может быть лишь нашим одним на двоих сном.

Дверь открывается. Я стою спиной и не могу видеть лица жены, но знаю, что оно мне не понравится. Если бы «все получилось», Юля уже висела бы на мне, оглушая криками весь дом. Она бы точно не множила тишину тягостным молчанием, и я снова вспоминаю, что главный рулевой нашей жизни, и на мне лежит ответственность за все. Даже за еще непролитые слезы женщины, которой я когда-то поклялся в вечной любви.

Я пытаюсь обнять ее, но Юля, вдавив подбородок в грудь, отстраняется от меня. Грубо, истерично бьет по моим рукам, мотает головой и убегает в спальню, закрывшись на защелку.

Хочется уйти — но куда?

И в голове зудит мысль, что Юлю в таком состоянии лучше одну не оставлять.

Поэтому я сижу на кухне и курю, первый раз в жизни начихав на то, что жена не любит, когда у нас накурено. И даже не включаю вытяжку, потому что абсолютно по хую, будет ли скандал. Скорее всего, нет.

Через несколько дней все возвращается на круги своя: сухие разговоры о работе, раздельные кровати, отсутствие общих тем для разговора по душам. Хотя, на этот раз все же что-то меняется: мне больше не хочется притрагиваться к Юле. Когда она, проходя рядом, случайно задевает меня рукой, я совсем ничего не чувствую.

Даже не помню, что становится катализатором, но наверняка какая-то мелочь, когда я за совершенно будничными делами без повода вдруг говорю:

— Юля, давай разведемся.

Она долго молчит, и я начинаю сомневаться, действительно ли сказал это вслух, но когда обираюсь повторить, Юля, внезапно сухим и жестким тоном, отвечает:

— Нет. Я хочу попробовать еще раз.

— Попробовать что? — не понимаю я. Хоть глаза протирай, потому что вот эта женщина напротив — не моя Юля. Это сухая тридцати трех летняя женщина, все еще очень красивая, но совершенно мертвая внутри. Кто угодно, но не моя Юлька.

— Попробовать завести ребенка, — отвечает она и как ни в чем не бывало снова опускает взгляд в толстый глянцевый журнал.

Меня укрывает. Так сильно, как не укрывало никогда за последнее время. Наверное, Париж немного подлатал мои раны, и я отучился реагировать на внутреннюю боль. Внутри как ком, который взрывается ядерным грибом, тычет в подбородок разрушительным столбом света, и я просто закрываю глаза, потому что на мгновение слепну.