Махнул рукой Егор и подался восвояси. А жена-то его оказалась более продвинутой, к новой вольной жизни боле попривыкшей. Дурачина ты! — кричит на Егора — Простофиля! Останемся ведь у разбитого корыта! — Может она и не такие слова сказывала, я их, кажется, в какой-то сказке уже слышал. Но факт тот, что Егора она убедила. Да и делов-то всего ничего, говорит (здесь Пушкин уже не при чём), накрыть лицо подушкой и подержать пару минут. Зато потом, говорит, нам дом достанется на всю оставшуюся жизнь. А чтобы нас не повинили, не унималася Егорова жена, мы в доме у старухи друг другу синяков понаставим и свяжемся верёвками. Найдут нас в этаком виде, в один голос и скажем, что были какие-то лихие люди и всё это натворили. А для пущей убедительности, перешла жена на шёпот, ты меня ещё и снасилуешь, как будто. Мы это тоже на лихих людей свалим. На том супруги и порешили. Всё так и сделали…

А когда стали заниматься этим делом государевы люди, шибко уж призадумались. Никогда в деревне этой не было такого намудрёного, с чем только не сопряжённого, убийства. Взяли они в оборот обоих супругов. Те и прокололись на мелочах, а затем и вовсе покололись. Переехали Егор и жена его в дом другой — казённый. Надолго и за тридевять земель…

Вот и сказке конец, а кто смысл понял — молодец.

В некотором царстве, некотором государстве, а точнее в одном из губернских городов оного, жили-были три дЕвицы красные. Звали: Фрося, Тося и Люся. В этом же городе, гордо раскинувшемся на высоком берегу волжском, проживал и мОлодец добрый по имени Василий. Никакого любовного четырёхугольника у Василия с вышеупомянутыми дЕвицами не было, потому как сказка эта вовсе и не про любовь, а про другие отношения.

Надо отметить, уважаемый читатель, что происходили эти отношения в прошлом не очень далёком. Царство тогда переживало чёрные времена. Правили цари и бояре злые-презлые, если не лютые вовсе. Люди при них позабыли самое что ни на есть святое — собственность частную. Потом, правда, через семьдесят с лишним годов, пришли цари и бояре добрые. Всю собственность поделили по-быстрому. В торопях, понятно дело, всем конечно не досталось. Только — самым добрым мОлодцам и самым-самым красным дЕвицам (политическая окраска здесь не при чём).

Фросе, Тосе, Люсе и Васе в жизни очень уж не повезло. Их молодые и самые плодотворные годы пришлись как раз на тот самый мрачный период в царстве. Всё вокруг общественное, тьфу ты, прости Господи, не пристало в сказках ругаться. Так-то в общем можно было и прожить, если б не занимались три дЕвицы и мОлодец делом торговым. Фрося — зав. складом на базе, Тося — зав. складом в санатории, Люся — зав. магазином и Вася — экспедитором. И в ведении ихнем как раз и была эта собственность общественна, будь она неладна. Сами понимаете, уважаемый читатель, какие надо иметь нервы стальные, чтобы собственностью этой не попользоваться. Ни в сказке сказать, ни пером описать…

Первой не выдержала напряжения Фрося. Отправляет как-то через Васю горбушу /рыба такая вкусная/ Тосе в санаторий, а кильку — Люсе в магазин. И вес-то партий рыбных один и тот же: Тосе — сто кило и Люсе — тот же центнер. А цена, знаете ли, разная. Горбуша — рыба благородная и стоит, понятно дело, за кило аж три рубля. А килька, она и есть килька. И цена ей копеечная. Разницу улавливаете, уважаемый читатель? Два с лишним рубля с одного кило! Ты, говорит Фрося Васе, перекалякай с дявчёнками, с Тосей да Люсей. Кильку с документами на горбушу оставь в санатории, а красну эту рыбу, как копеечну кильку, через магазин толканём. Трудящимся-то этим, подговаривает Фрося Васю, и килька сойдёт, а разницу ценовую, двести с лишним-то рублёв, по-честному на четверых и поделим.

А надо отметить, уважаемый читатель, что в то проклятое время в санаториях действительно отдыхали и лечились трудящиеся. Их ещё народом принято называть, и не только в сказках. Горбуша или килька ему положена на пропитание по путёвке профсоюзной, народ шибко-то и не вникал. Потому и остался потом без собственности, когда добрые цари и бояре к власти пришли.

Добрый мо-олодец Василий был не только добрым, но к тому же и проворным. В раз понял он мысль фросину. И увёз кильку Тосе для народа, по документам — как горбушу. А саму горбушу Люся в магазине оприходовала, как кильку копеечную. И тут же двести с лишним рублёв общественных из кассы отлучила и на четверых, по-честному, поделила…

Вот такие Фросю, Тосю, Люсю и Васю связывали отношения, а вовсе и не любовные. Потому длились они долго, и прекращаться им причин не было.

Но однажды приехал в санаторий один злой трудящийся. Он, кстати, пятый год подряд здесь отдыхал. Вот и задался вопросом о замене горбуши килькой. И не просто задался, а шум поднял на весь санаторий. Ничего не попишешь, такой вот злой представитель народа оказался.

Государевы люди по его зову нагрянули. Злые тоже. Дознание взялись проводить. Напрасно Тося убеждала, мол всю жизнь думала что килька эта горбушей называется, как в документах указано. Не поверили. Потом в Василия вцепились. Тот Иванушкой-дурачком прикинулся. Мне, говорит, чё погрузят, то и отвожу. Рыба, говорит, она и есть рыба. Не колбаса же… Фрося и Люся вообще возмущаться принялись на людей государевых. Чаво, говорят, к нам-то пристали, бочку катите на нас с рыбой. Разбирайтесь вон с кладовщицей столовской и прынцом её Васькой. Мы, говорят, тут-то зачем…

Люди государевы, эх и злыдни всё-таки, Тосю в каземат заточили, каторгой стали стращать, раз одна столько собственности общественной умыкнула. Тося же, в свою очередь, возмутилась на Фросю и Люсю с Васей, что не любо так с ней обошлись. Весь расклад выдала Тося. Как кильку народу подсовывали, а горбушу, время историческое опережая, в собственность частную обращали. Погорели, короче, все четверо на хвостах этих рыбьих.

Но сказка эта, не подумайте плохого, закончилась всё же счастливо. С приходом добрых царей и бояр зажили три девицы и молодец (с ихними-то способностями) хорошо и привольно. Народу ж, теперича, не только кильку, что угодно можно подсовывать…

Обокрала внучка Нинка свою бабушку, родную и единственную. И не просто обокрала, а вовсе уж безбожно. Унесла все «гробовые» до копейки, без малого — четыре тыщи и ещё семьсот рублей. И отыскала ведь! В супнице. На самой нижней полке шкафа кухонного. Стащила, гадина, вместе с шёлковым платком, в котором деньги были свёрнуты. И составила ведь всю посуду обратно аккуратненько, как было. И невдомёк ведь было бабушке Кате, пока не сунулась вложить ещё триста рубликов с пенсии. И не раз ведь говорила ей соседка Настёна, зря ты, баб Кать, пускаешь Нинку к себе. Она же наркоманка, воровка конченая. Весь посёлок о том говорит, а ты её «привечашь».

Да и не привечала вовсе Екатерина Ивановна Нинку-то в последнее время. Но и выгнать не смела. Как-никак — внучка, как-никак — не чужая. Нянчила её с пелёнок. Это ж беда её, что жизнь не сложилась… То-то не появляется уже вторую неделю!..