Работа была однообразная, но поначалу казалась завораживающе интересной. Я не думал, что, возможно, поступаю плохо – шел третий год моей жизни в лесу. За это время Колдун мягко утянул меня в дебри собственной этической реальности. Я не испытывал вины, не боялся расплаты – просто работал, бесстрастно, как хирург.

Колдун так говорил:

– Я не понимаю, почему обыватели боятся именно магии и считают ее чем-то дурным. На самом деле и в обычной жизни все влияют друг на друга, манипулируют. Всякие известные женские уловки, пресловутая хитрость бабья – чем не манипуляция? По такому делу даже семинары устраивают, платные, дорогие очень. Обмани его, мол, завлеки, сыграй, притворись. Чем это лучше и честнее приворота? И какая разница, заставить кого-то сделать по-твоему силой характера и убеждения или магической операцией?

Порчи черные, могильные, привороты и темные венчания, переклады и денежные амулеты – все это стало моей жизненной рутиной. Я готовил зловонное варево из болотной жижи, козлиного помета, протухшей дождевой воды и кислого молока – оно пузырилось, наполняло нашу горницу густым смрадом. В кипящую черную жижу я бросал фотографии тех, кого Колдун обозначал как врагов, и варил, помешивая – двенадцать раз против Солнца и двенадцать – по ходу Солнца. Да бормотал над варевом, выдыхал в него слова заговорные.

Наверное, со стороны в такие моменты я не был похож на себя самого, даже голос мой другим становился – скрипучим, как у старика. Как будто бы через меня проходила древняя сила, все отголоски мыслей тех, кто имел темный дар. Ноги мои тяжелели, каждый шаг давался с трудом. Я был каменным изваянием, ожившим памятником, тяжелокрылым ангелом-карателем с огненным мечом.

Практиковал я каждый день – самозабвенно, увлеченно, всего себя отдавая новому занятию. Если не было работы – выбирал книги, которые могли бы пойти на пользу моему мастерству. Колдун только головой качал, он не ожидал от меня такого прилежания и азарта.

Наверное, в те дни впервые в жизни я был абсолютно счастлив. Чувствовал себя на своем месте. Иногда думал о том, как мне повезло – иные и к сорока годам не знают, в чем их судьба, а мне и двадцати не было, и я уже ясно видел путь. Темный путь, опасный, на котором многие сгинули, но мой, совершенно точно мой.

Работы у нас было много.

Как правило, мы страсти чужие обслуживали. Это было так невероятно, так смешно и дико, но большинство людей нуждалось в чуде лишь для того, чтобы свои низменные страстишки подкормить.

Приходит к Колдуну женщина. Лицо серое, глаза запали от слез, кожа под ними истончилась и набухла, как оставленная под дождем тряпица. Молодая вроде бы, но и осанка, и повадки, и, главное, взгляд – старухи. Видно, что червь в ней живет, грызет ее изнутри, со свету сживает, спокойно радоваться солнцу не дает – ненависть глухая, беспросветная, лютая. Ненависть – медленный убийца, как паразит растет в душе своего хозяина, кормит его яркими эмоциями и надеждами, отравляет, а сама разбухает, занимает все пространство в сердце и в итоге становится кривым зеркалом, через которое человеку весь мир преломленным кажется. Клеточку за клеточкой пожирает, сначала все светлое, радостное выедает, потом добирается и до остального – пока человек совсем не зачахнет, не испарится. Трудно жить с ненавистью в сердце, еще труднее от нее избавиться – это паразит, который быстро корнями в мысли прорастает, и ни убеждения, ни внутренний позитивный настрой ему не страшны. Ненависть влияет на логику рассуждений – человек начинает учитывать ее в ходе каждой мысли, отводить ей место отдельное, как почетному гостю на свадьбе.

Те, кто ненависть в сердце своем растят, прекрасно сами понимают, что положение их незавидное. Иногда вспоминают, как светло и легко жилось без нее, как было по-детски радостно, и даже цвета будто бы ярче казались, запахи – острее, а потом сознание как будто бы пелена накрыла. Вот ходишь, покрывалом этим укутанный. Хотят исцеления, мечтают вернуться к состоянию, когда утро беспричинной улыбкой встречаешь. Но самая главная беда в том, что большинство людей считает так: если удалить из жизни объект ненависти, то все пройдет само собою. Ненавидишь соседа, допустим, и вот помирает сосед, и всё, проблема твоя решена. Только вот иллюзия это, причем опасная весьма.

Надо, прежде всего, с сердцем своим разобраться, его вылечить, все мысли злые, как опухоль, вырвать, научиться прощать – пусть и виноватых, пусть и тех, кто не нуждается в добром твоем отношении. Тогда и тяжесть отступит, как туман поутру, и легкость вернется в походку и взгляд, и однажды посмотришь на того, кого ненавидел так долго, и только подивишься себе самому – на что силы души столько лет растрачивал, когда можно было просто взять это и отменить?

Вот и женщина та была из полусъеденных. Еще человек, но уже обреченный, ни о чем, кроме кормления своего паразита, не думающий.

– Порча мне нужна, – сказала она Колдуну. – Черная, смертная. Готова всё отдать за результат.

Колдун редко своих заказчиков о чем-то расспрашивал – этика у него была своеобразная. Он считал, что каждый человек сам творец своей судьбы, сам ответчик за грехи свои. Он и сам – игрок, кукловод с более широким углом зрения на мир, с возможностью видеть взаимосвязи и суть вещей. Но, видимо, тяжелый взгляд женщины даже на него впечатление произвел – начал он ей вопросы задавать. Что же такого сделал человек, которого она ненавидит, за что она готова так дорого платить?

Ничего не ответила женщина, только фотографию выложила на стол. Семейная фотография – вот она сама, молодая, еще не разучившаяся улыбаться, еще не знающая о том, какая ненависть скоро ее с головой накроет. Рядом мужчина, темненький, с аккуратной бородой, широкий в плечах, как богатырь. Обнимает ее за плечи. Тут понятно всё, конечно, остается только со вздохом руками развести. Расстались, ушел, наверное, к кому-то с более веселым выражением лица. А ей – ущербная теория о потраченных «лучших годах жизни». И боль ежеминутного осознания несправедливости – пока она тонет в этой тоске, слишком быстро старится, воюет с бытом, нищетой и страхом будущего, он где-то там беззаботно живет с новой женой, для него ничего не значит прошлое, как и для всех, кто больше любит смотреть на линию горизонта, чем оборачиваться назад. И казалось бы, что ей проку, если и у него жизнь разладится, если и он начнет в тоске прозябать? Но нет, она уверена, что таким образом восстановится справедливость и жизненное равновесие.

– Может быть, лучше с вашей жизнью поработаем? – предложил ей Колдун. – Можно сделать вас привлекательной для мужчин, например. Можно деньги привлечь, возможности. Надежду на счастье.

Но нет. Женщина для себя решила твердо, что для нее возможен только один сорт счастья – знать, что бородатый мужчина с фотографии страдает не меньше, чем она сама.

Не одинока она была в своих притязаниях.

Большинство тех, с кем работал Колдун, а впоследствии и я сам, были вот такими – упертыми. Они как будто бы видели не весь мир целиком, а узкий тоннель, в конце которого маячила желанная цель. Их интересовало только прямое попадание, независимо от побочных эффектов. Дай им выбор: счастье личное или результат желанный, и девяносто процентов выберут результат. Путают спонтанное сиюминутное желание с глобальным, настоящим счастьем. А когда понимают, во что ввязались, обычно уже поздно – ниточки затянуты, слова произнесены, процессы запущены, судьбы связаны.