Самый популярный, конечно, приворот любовный. Колдун делал привороты такие мастерски. Был у него дар где-то там, в незримом мире, намертво связывать сердца. Черные привороты делал, бесовские, кладбищенские. Знаменитое черное венчание, когда на могиле супругов воспроизводишь церковный венчальный обряд да покойников в свидетели и сторожа союза призываешь.

Тот, кто обряд такой ему заказывал, свято верил, что он во благо – ведь разве может кому-то навредить то, что из самой любви, пусть и неразделенной, произрастает? Из желания близости, из жажды заполнить пустоту? И разве же то грех мужа, например, загулявшего в семью вернуть? Свое же забираешь, то, что тебе было уготовано, обещано, что давно воспринимаешь как часть самого себя. Или если всем сердцем чуешь, что встретил того самого человека, единственного, который счастье твое обеспечить может, только вот что-то у вас не склеилось… Разве дурной это поступок – с помощью сил незримых и неведомых осуществить то, что пазлом божественным кажется?

– Не обольщайтесь только, – говорил таким Колдун. – Приворот ничего общего с любовью не имеет. Эффект его на болезнь больше похож. По сути, это та же самая порча, только на конкретный объект завязанная. Ты как будто бы дыру в человеке пробиваешь, которую он может заполнить одним-единственным способом – с тобою встретившись, к тебе прикоснувшись. Он как будто бы вампиром становится, а ты его жертвой. Сначала ему даже может показаться, что это и есть любовь – такое нервное влечение на грани помешательства. Такая любовь, о которой в книгах пишут – со страстями, слезами и страданиями. Но вот только настоящая любовь – она спокойная, надежная. Нет в ней места ни желанию поглотить и обладать безраздельно, ни страха потери. Только доверие и ощущение, что всё на своих местах, всё складывается, как и должно быть. Настоящая любовь возможна только у двух целых, не раненых, у тех, в ком нет этих зияющих внутренних пустот. А когда ритуалом специально ранишь человека, это уже не любовь, а атака, каприз, желание подчинения. Рано или поздно жертва начнет ловить себя на мысли, что очень уж его любовь на ненависть похожа. На отношения обжоры, мечтающего похудеть, и аппетитного торта, шоколадом сочащегося. Он начнет ненавидеть то, что причиняет ему такую боль. Но и отвязаться не сможет – голод и зависимость сильнее, чем его воля. Счастье на таком ритуале не построишь.

Колдун зарабатывал достаточно, чтобы позволить себе быть честным, говорить заказчикам всё как есть. Только вот за годы, что я провел рядом с ним, не видел я случая, чтобы кто-нибудь, решившись на ритуал, отказался от него после душеспасительной беседы с мастером. Большинство из них только спустя годы понимали, что натворили, а поначалу же радовались, благодарить приходили, переплачивали, знакомым рекомендовали.

Шли месяцы, я освоился, привык.

Меня уже почти ничего не пугало. Границы страха отодвинулись, у моего чувства безопасности теперь была огромная обжитая территория. Нет, оставались еще какие-то вещи, которые меня неприятно нервировали, – Колдун это понимал и старался меня с ними не сталкивать.

Работала на Колдуна пожилая женщина, которую я побаивался.

Когда-то в детстве была у меня книга «Сказки народов Севера», и там была история о страшной небесной старухе, которую все называли «Пожирательница внутренностей». Как будто бы могла она явиться заплутавшему страннику – огромная, дряхлая как сама Смерть, в каких-то лохмотьях, с недобрым морщинистым лицом – и начать танец. Пляшет старуха, драные грязные юбки развеваются, суставы хрустят, глаза жадно следят за реакцией невольного свидетеля. И не дай бог тому ухмыльнуться в усы или хотя бы посмотреть на нее без почтения – тогда старуха увеличится в размерах до самого неба, достанет из бесчисленных складок своих одежд огромный нож и одним точным движением вспорет неудачнику брюхо, сядет на корточки над его окровавленным распластанным телом и сожрет его выпотрошенные кишки.

Я увидел эту женщину и сразу вспомнил сказку о танцующей старухе.

Знакомая Колдуна тоже была дряхлой, настолько, что вызывало удивление, как же она может самостоятельно перемещаться, да еще так бодро, быстро и ловко? Она ходила, не опираясь на палочку, хоть и немного прихрамывала, и энергии в ней было больше, чем в иных тридцатилетних. Какая-то жажда выживания, граничащая с яростью. Кажется, у нее был медицинский диагноз – шизофрения. Лицо ее скукожилось, как яблоко в печи, но взгляд был все еще цепким, живым. Неуютно становилось, когда она на меня таращилась – как будто бы старалась запомнить все мелкие детали моего лица.

Старуха появлялась в нашем доме пару раз в месяц, она всегда приходила с большой сумкой-холодильником, и при ее появлении Колдун приказывал мне выйти вон, переждать в сарае.

Конечно, однажды я не выдержал и подглядел – мне было интересно, что же приносит бабка. Хотя вывод напрашивался сам собою из этой нехитрой логической цепочки: лицо маньячки – сумка-холодильник – сказка о пожирательнице внутренностей.

У меня была своя точка за окном – можно было незаметно подглядеть сквозь щелку в занавесках, не привлекая внимание Колдуна. Много историй узнал я таким образом от скуки. И вот однажды, издали приметив старуху с сумкой, я устроился на своем посту и увидел, как, едва войдя в дом и даже не поздоровавшись, она бухнула свою ношу на стол и коротко сообщила:

– Как заказывал. Печень. Трупу было три дня, женщина, возраст – сорок лет, автоавария. И сердце. Старик. Другого не было. Оплата, как договаривались.

Колдун заглянул в сумку. Я изо всех сил шею вытянул, мне было и мерзко до тошноты, и любопытно так, что не оторваться. Как будто перед чуланом Синей Бороды стою, ни жив ни мертв от страха. И не деться никуда. На дне сумки лед лежал, большими кусками. И прозрачные пакеты, в которых что-то темно-красное было, как будто мясо мороженое рыночное. Колдун подцепил один кусок, взвесил на руке, коротко кивнул. Достал из серванта деньги, передал бабке. Та молча, без благодарности, спрятала их во внутренний карман телогрейки. И ушла – деловито, хмуро, без лишних церемоний. Я знал, что это именно та форма общения, которую ценит Колдун – и нанятые им люди просто делают свою работу, не задавая вопросов, не пытаясь с ним сблизиться или хоть на минуту задержаться в его жизни. Старуха ушла в лес, помахивая пустой сумкой, а я ползком пробрался к сараю, чтобы притвориться, что все время там и был.

Для чего Колдуну эти внутренности мертвецов, я точно не знал. Были в его библиотеке книги об истории некромантии – общения с мертвецами. Я, конечно, тайком все это почитывал. Из книг влекли именно такие, самые запретные и страшные. Я знал, что в древности с мертвыми пытались общаться именно так – налаживали канал связи через их внутренности. Но также знал я и то, что уже средневековые маги отказались от этого мрачного варварства.

В любом случае, в дни, когда «Пожирательница внутренностей» нас навещала, Колдун отправлял меня ночевать в сарай. Там у меня была альтернативная лежанка, если честно, даже более уютная, чем в горнице, на лавке. Огромный стог душистого сена, старенький матрас, шерстяное грубое одеяло. Крыша в сарае прохудилась, и сквозь брешь я видел звезды, которые иногда такими близкими казались, как блестящие кусочки кварца на дне чистого деревенского пруда. Меня немного нервировало, что в сарае гроб стоял, к стене прислоненный. Но со временем я и к этому привык – он стал казаться обыденной деталью интерьера, лишенной дополнительных зловещих смыслов.