– Кстати, до женского пола охоч он был?

– А то как же, – усмехнулся Галицкий с оттенком презрения. – Выставлялся святым, а за юбками волочился, но мало кто замечал за ним сей грешок.

– Что ж жена его, не знала?

– Прасковья Ильинична? Знала или нет, мне неведомо, только последнее время она при нем колючей становилась. Прекрасная женщина, мне б такую. Коль у женщины забот нет, она портится – наряды да развлечения в худом умишке заводятся, а Прасковья Ильинична образцовая жена, к тому же красавица.

– Как полагаете, убили его за что-с?

– А за чтоб ни убили, знать, было за что.

Виссарион Фомич мотал на ус всякую мелочь из разговора, потому отметил, что Галицкого терзало внутреннее неудовлетворение, наверно, оттого он и был хмур. Больше всего Зыбина интересовало, знал ли Мирон Сергеевич о проделках жены, а напрямую спросить никак нельзя. Спросить – это задеть честь, в унизительное положение поставить человека, открыть ему глаза и нести ответственность за все, что случится потом. В данном вопросе Виссарион Фомич все же надеялся на сыщиков, у которых врожденная страсть вызнавать чужие секреты. Он продолжил беседу о Долгополове:

– Найден в мещанской квартире, а квартиру ту снял, но не жил там, однако платил исправно. Как думаете, Мирон Сергеевич, зачем снял он квартиру?

– Хм! Неужто не догадываетесь? Сами посудите, на что ему квартира, когда у него и дом, и поместья есть? Женщин приводил туда.

– Стало быть, женщины... – задумчиво произнес Зыбин. – А вы не слыхали о некой доступной особе, которая гуляет ночами по городу? Говорят, она весьма популярна у господ.

– Как не слыхать, – усмехнулся Галицкий. – Разговоров о ней тьма, да только думаю, все это враки. Когда загадок слишком много, много и неправды.

Зыбин покивал, выпил еще бокал вина и отправился в участок.

Казарский сворачивал в переулки; там, где было мало света, он останавливался, всматриваясь вдаль, а не заметив никакого шевеления, возвращался на более освещенную улицу и шел дальше. Бесплодные поиски в течение нескольких ночей его не охладили – напротив, Казарского захватил охотничий азарт, когда все дневные мысли заняты одним – как поймать таинственную легенду. Ночью он выходил на охоту, заранее продумывая маршруты, обходил улицы с дурной славой, да так и не встретил той несравненной, которая затмила даже известных дам света. По его наблюдениям, интерес к интрижкам в обществе угас, казалось, все господа потянулись на улицы. Да-да, и в эту ночь город не весь спал, иногда попадались мужчины, которые, как и он, старались подальше обходить встречного. Казарский догадывался: эти господа тоже вышли на охоту, боялись быть узнанными, потому сторонились его. Как же он мог упустить шанс стать счастливчиком, который не преминет похвастать в тесном кругу, а также поделиться впечатлениями? И вызовет зависть, ведь далеко не каждый отважится на опасное предприятие, улизнув от жены, а мечтает каждый.

Он шел быстро, чтобы не продрогнуть; изредка, заслышав шум, озирался. Опасность велика – очутиться наедине с пустынным городом, но Казарского трусом еще никто не называл. Вдруг он, оказавшись в следующем переулке, замедлил шаг...

Навстречу шла женщина. Видя только ее силуэт, он сразу отметил поступь – она двигалась ровно, легко и упруго, без вульгарной суеты. Первая же мысль обожгла Казарского: не та ли самая девица встретилась? Он отступил в тень дома, прижался спиной к стене, вскоре разглядел красную юбку, синий жакет, но не вспомнил нахальную девку, которую встретил вместе с Белевым.

Нет-нет, эта была совсем другой, что чувствовалось не только в поступи, а и в изящной фигуре, в том, как двигались ее руки, опущенные вдоль тела. Даже на расстоянии она казалась доступной и одновременно недоступной, очевидно, поэтому и заворожил Казарского поток исходящего от нее соблазна, какого он никогда не испытывал. Конечно же, это она, легенда! Казарский вжался в стену и не дышал, он только ждал благоприятного момента, чтоб выйти неожиданно и поймать ее.

Тем временем она неслышно приблизилась к фонарю, задержалась и повернула голову, осматриваясь. Теперь Казарский видел, что лицо ее закрыто плотной вуалью, но как она стояла, как поворачивалась! Царица, да и только! Казарский не понимал, откуда в уличной шлюхе столько изящества и достоинства, которое тоже угадывалось в движениях и осанке. Она продолжила путь, когда же поравнялась с ним, он выступил из тени:

– Простите, сударыня...

– А! – отшатнулась она, испугавшись.

– Не бойтесь, не убегайте! – Он осторожно подступал к ней ближе, а она, ловко подхватив подол юбки, отступала от него мелкими шагами. – Сударыня, я искал вас так долго, будет несправедливо, если вы убежите, даже не выслушав меня. Постойте, прошу вас...

Она остановилась, но не было уверенности, что вот-вот не унесется прочь. Поэтому Казарский старался говорить тихо и мягко, хотя голос дрожал, а дыхание сбивалось, будто он гнался за ней через весь город:

– Сударыня, подарите мне ночь, одну ночь, какую вы дарите другим мужчинам. Вы не пожалеете, я щедро вознагражу вас...

Настала пауза, когда он не в состоянии был говорить, ибо пересохло в горле, а она замерла и неизвестно, что думала.

– Нет, – вдруг тихо сказала легенда, повернулась к нему спиной и зашагала в обратную сторону, ударив своим отказом по самолюбию Казарского.

– Но почему? – Он кинулся вдогонку. Она прибавила шаг. – Почему? Ответьте, сударыня!

– Нет, – получил он отказ вторично.

Казарский не из тех, кто сносил унижения, да еще от уличной шлюхи. Он догнал ее, схватил за руку:

– Не смейте со мной так поступать! Я хочу вас, и я получу вас! (Она выдернула руку и вновь попыталась уйти, но он обогнал, перегородив дорогу.) Да как ты смеешь, уличная дрянь, отказывать мне? Я возьму тебя прямо здесь...

И вдруг... пощечина! Уличная дрянь ударила его по лицу! Его! Казарский зажмурился не от боли, да и какая боль от легкой ручки? Он зажмурился от потрясения. Никто, никогда не давал ему пощечин. Раскрыв глаза, а зажмурился всего-то на несколько секунд, не увидел ее. Он рванул в одну сторону, в другую... метался по переулкам...

– Куда подевалась ведьма? – шептал он. – Где она? Где?..

Стешка Кислицына позевывала, гуляя в одиночестве. Сегодня повезло два раза в начале ночи, клиенты попались не из господ, но на обман клюнули и по пяти рублей дали, правда, один мелочь считал-считал, да пяти копеек недодал. Хоть и крутилась она в господских кварталах, а господа шарахались от нее, как от холеры. «Все ж не пустая ночь, будет чем с мадам Матреной расплатиться, чтоб ей сдохнуть», – думала Стешка. Зевнув во весь рот, она передернула плечами от холода, пробиравшегося под легкую одежду. Сами собой пришли мысли о грядущей зиме и о том, что скоро придется ночные гуляния отменить, а то недолго и горячку схватить. Вдруг глаза ее хищно сверкнули: навстречу, считай, бежала... красная юбка, синий жакет, шляпа...