– А еще у нас прорезались два зуба, – продолжал добрый старик, – и мы будем кушать все, что нам дадут… Эге, брат, да ты не прост!

– Пожалуй, нам пора ехать, – встрепенулся Борис, умиленно наблюдавший за идиллической картиной.

– Честь имеем! – заторопился Андрей.

Оба щелкнули каблуками, звякнули шпорами и направились к двери, но их окликнули.

– Погодите, господа! – обратился к ним фельдшер. – А имя?

– Какое имя? – озадачились драгуны.

– Ну как же! Вы спасли мальчика и теперь должны дать ему имя.

– Глеб, – не раздумывая, предложил штабс-капитан. – Пусть будет Глеб Борисович.

– Прекрасно! – воскликнул старик и обратился к малышу: – Ну, что, Глебушка, уже съел свой хлебушко? А у меня еще есть кашка…

Но этой заманчивой кашки господа офицеры уже не увидели. Они вышли во двор лечебницы и направились к колодцу. Обоих мучила жажда. Белозерский набрал полное ведро и, обливаясь, захлебываясь от жадности, выпил почти треть, после чего передал ведро прапорщику. Но Ростопчин не успел даже отхлебнуть – внезапно над ними распахнулось окно, и добрый фельдшер в отчаянии закричал:

– Не смейте! Что вы делаете?! Вода может быть заражена!

– Да бросьте! – махнул рукой Белозерский. – Отличная вода!

– Нет уж, извольте в этом вопросе мне подчиниться, господа! – не унимался старик. – А коли хотите пить – пожалуйте ко мне на чай, скоро поспеет самовар… Холера близко, воду можно пить только вареную, запомните это и друзьям передайте! – И добавил смягчившимся, добродушным тоном: – Ну так что же? Чайку?

Однако чаевничать офицерам было некогда. Пожав плечами, Андрей вылил воду из ведра наземь и заявил:

– В трактире вина выпью! Оно полезней…

* * *

…Дальнейшее путешествие статского советника и графа Шувалова было безмятежным и легким и носило тот беспечный характер, который всегда доставляет путешественникам удовольствие и отвлекает от тяжелых дум. Уже перед самой Москвой, когда близился час расставания, Евгений признался:

– Веришь ли, брат Савельев, у меня на самом деле никогда не было настоящих друзей. Думал я, что есть один, да обманулся! Был такой, подполковник Андрей Рыкалов, из-за которого я в Петропавловскую крепость и угодил! На войне я считал его своим самым верным другом, а на поверку он оказался подлецом и завистником. Сам он состоял в тайном обществе, в Союзе Благоденствия, и меня как-то на собрание затащил, только я понятия не имел, куда попал. Мы там сильно повздорили… И представь, в отместку, чтобы меня погубить, он внес мое имя в протокол, в список членов общества, и после во все протоколы вносил! А сам вскоре вышел в отставку и уехал в Америку… Ау, брат, не достанешь его оттуда… А хотелось бы мне в глаза ему взглянуть! – Евгений кусал губы, вновь переживая те страшные дни заточения, когда его таскали на допросы, бессмысленные, оскорбительные, бесконечные. – Ну, это случай, вопиющий к небу, как говорили наши деды… Другие были проще. Скажем, мой кузен Павел, ныне сенатор Головин… В юности он мне казался идеалом и был ближе всех на свете. Каких только достоинств я ему не приписывал, да, по правде говоря, он ими в избытке и обладал! Есть люди, которые всем нравятся, которых все любят… Приветлив, ласков со всеми, блестящ в разговоре, неизменно уместен… И что же? С годами кузен превратился в чинушу, эгоистичного и трусливого… И я не могу ничего иного, как презирать его!

– С сенатором я имел случай пообщаться и могу сказать, что идеального в нем я заметил мало! – с улыбкой отвечал Дмитрий Антонович. – В нем наверняка и раньше было все то, о чем ты сказал, брат Евгений, только ты этого не замечал! Ты – человек без двойного дна, Шувалов, простой, в самом хорошем смысле, и потому ты видел в людях в основном положительные качества. С годами пришли страдания, пришел опыт, зрение обострилось. У меня вот в детстве тоже были два закадычных дружка, Васька Погорельский и Севка Гнедой. Я-то всегда знал, что они не ангелы, хоть Севка и сделался священником. Ваську отец часто бил, учил уму-разуму. Нынче он, унаследовав поместье покойного папеньки, сечет своих крестьян до смерти, день ото дня звереет и беспробудно пьянствует. Вот тебе и друг… Куда с таким?! Этого зверства в нем раньше не видно было. А с Севкой нас поссорила Елена Денисовна. Не простил он мне той «потешной свадьбы», которая вывернула наизнанку всю мою жизнь. До сих пор обиду держит, хотя по долгу службы (и дружбы!) должен бы простить. Гостил у меня недавно в Петербурге. Говорил красиво, долго говорил, до одури, примеры из Священного Писания приводил… А в душе, чувствую, презирает меня. Видит во мне только жандарма… – с тяжелым вздохом заключил Савельев.

– Странные мысли посещают меня в последние дни, – после долгой паузы признался граф, – будто вся эта история с Еленой, наша с тобой давняя дуэль, новая неожиданная встреча – все это было предопределено и имеет какой-то тайный, неведомый нам с тобой смысл…

– Все под Богом ходим, – пожал плечами статский советник.

Не доезжая до Москвы, на одной из крупных станций, они расстались. Попрощались жандарм и ссыльный, словно старые друзья, сердечно обнявшись и крепко пожав друг другу руки. Евгений, как и намеревался, нанял экипаж и отправился прямиком в деревню.

– Я вот о чем, барин… Я везти рядился, оно конечно, и от слова своего не отрекаюсь… Но как бы нам с вашей милостью в карантин не угодить! – проехав версту и основательно откашлявшись, обернулся извозчик. Он и до этого хотел заговорить с седоком, крякал, чесал в затылке и часто оглядывался. Это был крепкий, солидный мужик с широченной спиной, туго обтянутой новым армяком, и умными хитрыми глазами. – А то на позапрошлой неделе один мой товарищ застрял на Нижегородской дороге. По слухам, до сих пор там баклуши бьет, местных клопов откармливает.

– Разве здесь, на Владимирском направлении, поставили карантины? – удивился Шувалов. – Ведь холера с юга идет!

– Она, кажись, уже отовсюду лезет, – критически заметил возница, – говорят, уже по Волге-матушке до Ярославля добралась, знать, и во Владимир скоро прибудет!

– Ну-у, ты хватил, братец! – усомнился Евгений. – Где Ярославль, а где Владимир!

– Так ведь зараза не на лошадях скачет, а, как ученые люди говорят, все больше по воде плывет, да по ветру летит. Подует ветерок с Ярославля на Владимир, вот мор там и зачнется.

– Типун тебе на язык! – раздраженно прервал разглагольствования ученого извозчика граф. Однако не на шутку задумался. «Не хватало мне еще проторчать с месяц в карантине! Матушка с ума сойдет от тревоги!» Помимо мыслей о холере, его тревожило собственное состояние. Насидевшись в своей деревенской ссылке, Евгений отвык от всякого движения, тем более от дальних путешествий. Он был разбит, все суставы ломило, возобновились резкие боли в желудке. Трактирная пища напоминала о себе страшной изжогой. Ему все время мучительно хотелось пить, тряска так раздражала, что временами Евгений хотел выпрыгнуть из экипажа и пойти рядом пешком.