Но он еще не видит меня. Должно быть, он слышал, как я охнул при встрече с кактусом. Я иду на верхнюю ступень лестницы, но не вижу его в темноте. Затем его голос удаляется:

– Не вздумай снова прятаться! Кажется, Кейт мы больше не увидим, но ведь мы же есть друг у друга, верно?

Он все еще пьян. И кажется, будто он разговаривает не со мной, а с кем-то, кто находится ближе к нему, чем я.

– Хорошо, мы подождем на берегу, – говорит он, и голос дробится эхом. Отец зашел в тоннель, и, кажется, он думает, что идет за мной следом.

– Я здесь, пап! – кричу я так громко, что срываюсь на визг.

– Я понял, Хью. Подожди немного. Я уже иду, – он заходит все глубже в тоннель. Пока он внутри, должно быть, мой голос кажется ему звучащим с противоположной стороны. Я втягиваю пыльный воздух, чтобы прокричать ему, где я на самом деле, когда он вскрикивает:

– Кто это? – со смешком, который будто раскалывает его слова на кусочки.

Кого бы он ни встретил… Когда он входил в тоннель, он думал, что это я. А я… сдерживаю дыхание, не в силах ни втянуть воздух, ни сглотнуть, и дрожу – то ли от холода, то ли от жара.

– Дайте пройти, – он говорит так громко, будто пытается наполнить голосом весь тоннель. – Мой сын ждет на пляже.

В тоннеле такое сильное эхо, что я не уверен, что слышу кого-то помимо отца. Кажется, я различаю шарканье и какие-то другие звуки, должно быть, голоса, потому что отец говорит:

– На каком языке вы говорите? Судя по голосу, вы напились еще сильнее, чем я. Я же сказал, что меня ждет сын.

Он говорит как можно громче, будто это способствует лучшему пониманию. Происходящее сбивает меня с толку, но сильнее замешательства ощущаемый мною страх – за него.

– Па-а-ап! – я почти что кричу и бегу вниз по ступенькам так быстро, как только могу – стараясь только не упасть.

– Видите, я же говорил. Это мой сын, – он говорит так, будто общается с толпой идиотов. Шарканье и шорох возобновляется, как будто кто-то медленно марширует по тоннелю. Тогда он говорит:

– Ну, ладно, мы можем вместе пойти на пляж. Что с вами такое, друзья, слишком напились, чтобы идти нормально?

Я добегаю до низа лестницы с ноющими от напряжения лодыжками и бегу вдоль улицы с разрушенными лачугами, просто потому что не могу затормозить. Шаркающие звуки становятся глуше, будто те люди с моим отцом удаляются… оставляя позади части себя. И голоса их тоже меняются, они рассыпаются и становятся рыхлыми, как будто рты говорящих увеличиваются. Но отец смеется так громко, словно пытается вымучивать очередную шутку:

– Вот это я н-называю объятия! Эй, полегче, любовь моя, иначе у меня весь запал сойдет на нет, – говорит он кому-то. – Иди-ка сюда, подари нам поцелуй. Поцелуи звучат схоже во всех языках.

Голоса затихают, но шорох продолжается. Я слышу, как они выходят из тоннеля и шуршат галькой, а потом – как мой отец пытается кричать, но не может, как будто проглотил что-то, что залепило ему горло. Я зову его и врываюсь в тоннель, поскальзываюсь на чем-то, чего не было на полу, когда мы проходили здесь раньше, и буквально вываливаюсь на пляж.

Мой отец в воде. Он зашел уже так глубоко, что она достает до подбородка. Шесть человек, которые словно срослись между собой, держат его – и увлекают его все дальше, будто им не нужно дышать даже в тот момент, когда их головы скрываются под водой. Части их тел качаются на волнах вокруг отца, который размахивает руками и захлебывается попавшей в рот водой. Я пытаюсь бежать к нему, но не успеваю зайти достаточно глубоко – его голова скрывается под водой. Море выталкивает меня обратно на пляж, и я бегаю с рыданиями туда-сюда, пока не приплывает Яннис.

После того, как ему удается разобрать, о чем я твержу, он быстро находит тело отца. Яннис закутывает меня в шерстяное одеяло и обнимает всю дорогу до Элунды, а потом полиция отвозит меня обратно в отель. Кейт берет у меня телефон матери и звонит ей. Говорит, что она присматривает за мной в отеле, потому что отец утонул… и мне все равно, что она там болтает, я чувствую лишь оцепенение. И начинаю визжать, только оставшись один – в самолете по пути обратно в Англию. Потому что мне снится отец, который вернулся, чтобы пошутить:

– Вот что я называю совокупиться языками, – говорит он, прижимаясь своим лицом к моему и демонстрируя то, что теперь у него во рту.

[20]

К четвертой редакции бумажного издания в Великобритании Robinson Publishing приделали теперь уже привычную эмблему. К счастью, для стильного издания в твердом переплете в США Carroll & Graf выбрали другой, малоизвестный рисунок.

Как ни странно, в тот раз в Америке не вышел вариант в бумажной обложке – насколько мне известно, – зато Best New Horror 4 стал первой книгой серии, пошедшей на переиздание за границей, несмотря на то, что права на перевод более ранних томов за прошедшие годы продавались в Россию и Японию. Horror: Il Meglio – фраза, которую я всегда хотел увидеть на футболке – издали в Италии в следующем году в варианте для массового рынка с суперобложкой с рисунком моего старого друга Леса Эдвардса.

«Предисловие», разросшееся до семнадцати страниц, впервые оказалось больше одиннадцати страниц «Некрологов». Вынужденные возразить рецензенту «Локуса» прошлого года, мы с Рэмси жестко оспорили замечания Пола Брезье в британском научно-фантастическом журнале Nexus. Он утверждал, что «мясной аспект фантастики ужасов доминирует в жанре. Кажется, мы дождемся, что со страниц закапает кровь».

Роберта Лэннес запоздало присоединилась к серии с рассказом Dancing on a Blade of Dreams, и среди двадцати четырех рассказов впервые в цикле присутствовали выпускники «Восставшего из ада» Клайв Баркер с Питером Эткинсом. М. Джон Харрисон был представлен двумя рассказами, включая соавторский с Саймоном Ингсом.

Мы всегда соглашались с Рэмси в том, что юмор может быть очень важной составляющей фантастики ужасов, и при удачном применении способен усилить эффект самой страшной истории. Как редактор, я так же всегда считал, что сборник следует составлять из произведений разного стиля: не только для того, чтобы читатель не расслаблялся, но и чтобы предложить разные настрои и стили, которые, предположительно, дополнят друг друга на протяжении книги.

Имя Нормана Уиздома может быть не слишком знакомо американским читателям – в Британии к нему тоже в некотором роде не сразу привыкли, – но в своей дебютной для Best New Horror работе о маниакальной одержимости Кристофер Фаулер вдохновлялся именно британским комиком.