День, когда отец решил взять меня в место, где раньше жили прокаженные, выдался ужасно жарким. Даже старые женщины с черными, обмотанными вокруг головы шарфами сидят в здании автобусной станции, а не на улице возле уютной таверны. Кейт обмахивается соломенной шляпкой – та похожа на корзину, на которой кто-то посидел – и одаривает моего отца одной из тех улыбок, что приняты между ними. Она наклоняется вперед, чтобы разглядеть, не наш ли это автобус едет, когда отец говорит:

– Почему их прокаженными называют, как думаешь, Хью?

Я знаю, что последует дальше, но должен подыграть его юмору:

– Нет, не знаю.

– Их называют так потому, что они никогда не перестают проказничать!

Первые четыре слова он медленно и четко выговаривает – а финал фразы выходит скомканным. Я издаю стон, как он того и ждет, а Кейт льстиво хихикает. Я каждый раз слышу подобные смешки, когда Кейт и отец уединяются в его или моей комнате в отеле и отправляют меня вниз поплавать.

– Если ты не можешь осклабиться, то хотя бы издай стон, – он говорит это раз эдак в миллионный, а она толкает отца в ответ веснушчатым локтем, как будто эти шутки кажутся ей действительно смешными. Она меня так раздражает, что я говорю:

– Пап, проказы не рифмуются с проказой.

– Сынок, а я этого и не говорил. Я просто хотел посмеяться. Если бы мы не могли посмеяться, мы были бы мертвецами. Верно, Кейт?

Он подмигивает, глядя на ее бедро, и шлепает по ляжке… себя. Потом спрашивает:

– Если уж ты стал таким умником, почему бы тебе не выяснить, когда прибудет наш автобус, а?

– Он должен приехать сейчас.

– Тогда я сейчас превращусь в Геркулеса, – он задирает руки вверх, чтобы показать Кейт горы мышц. – Говоришь, название этой дряни произносится как Флаундер?

– Элунда, пап. Да. В этом письме буква Y в перевернутом положении означает букву L.

– Наконец-то они научились правильно писать! – восклицает он, показательно пялясь по сторонам, как будто ему плевать на окружающих. – Видимо, да, раз вы действительно хотите тащиться на развалины вместо того, чтобы плавать!

– Думаю, он успеет и то и другое, когда мы доберемся до деревни, – говорит Кейт. Но я более чем уверен: она надеется на то, что я буду только купаться. – Уважаемые джентльмены! Не будете ли вы так любезны перевести меня через дорогу?

У моей мамы была привычка стоять или ходить под руки одновременно со мной и отцом, когда он еще жил с нами.

– Я лучше пройду проверю, наш ли это автобус, – говорю я и убегаю так быстро, что мог бы прикинуться, будто не слышу, как отец зовет меня обратно.

Мужчина с лицом, темным, как кожаный ботинок, шагает сквозь столбы пыли позади автобуса и кричит вовсю: «Элунда!» Он размахивает руками так, будто пытается запихнуть транспорт внутрь какой-то прямой. Я сажусь напротив двух немцев, которые загораживают весь проход рюкзаками, пока не находят, куда их спрятать. Но тут отец находит три свободных места в ряд и орет:

– Ты сядешь с нами, Хью?

Он вопит так громко, что весь автобус поворачивается к нему.

Когда я вижу, что он снова собирает заорать, встаю и иду по проходу – в надежде, что никто не обратит на меня внимания. Однако Кейт громко высказывается:

– Как жаль, что ты вот так вот убежал, Хью. А я собиралась тебя спросить, не хочешь ли мороженого.

– Нет, спасибо, – я отвечаю, стараясь передать интонацию матери, когда она подчеркнуто говорила только с отцом, и переступаю через ноги Кейт. Когда автобус, громыхая, начинает подниматься в гору, я поворачиваюсь к ней спиной – насколько это возможно – и разглядываю виды за окном.

Агиос Николаос выглядит так, будто его не достроили до конца. Некоторые таверны располагаются на настилах из перекрытий, над которыми нет крыши, а иногда на тротуарах рядом с ними больше столиков, чем внутри. Автобус теперь катится вниз по склону, его мотор будто икает. И когда он достигает низменности, застроенной отелями (так называемый «бездонный бассейн»), где бездетные молодые туристы отдыхают под звуки диско, дорога выводит нас на край берега. Я разглядываю белые корабли на синих волнах, но на самом деле слежу за кондуктором, который приближается по проходу, и чувствую, что у меня сводит кишки – в предчувствии того, что мой отец ляпнет ему.

Автобус продолжает карабкаться по морскому берегу, когда кондуктор подходит к нам.

– Три билета в «край прокаженных», – говорит отец.

Кондуктор изумленно смотрит на него и пожимает плечами.

– Если вы конечно туда едете, – добавляет Кейт и прижимается к отцу. – До пункта назначения.

Когда вместо ответа кондуктор молча топорщит губы из-под усов и бороды, отец приходит в ярость – или делает вид, что злится.

– Где вы держите этих ваших прокаженных? Спелый Лобстер или как там называется это проклятое место?

– Этот остров называется Спиналонга, пап. И с сушей он не связан.

– Я знаю. И ему следовало бы это тоже знать, – теперь он действительно злится. – Теперь вы поняли? – снова обращается к кондуктору. – Даже мой десятилетний сын может говорить на вашем языке, так что не говорите, что не понимаете нашего.

Кондуктор смотрит на меня, и я прихожу в ужас от мысли, что он заговорит со мной по-гречески. Мама дала мне с собой карманный переводчик – печатаешь слово на английском и получаешь греческий вариант – но его пришлось оставить в отеле. Из-за того, что отец сказал, будто тот пищит как птица, которая знает всего одну ноту.

– Будьте добры, нам нужна Элунда, – бормочу я.

– Элунда, шеф, – отвечает кондуктор. Он берет деньги у отца, даже не взглянув на него, и отдает мне билеты и сдачу.

– В гавани вечером хорошо рыбачить, – говорит он и уходит на сиденье рядом с водителем. Автобус петляет зигзагами по склону холма.

Отец ржет на весь автобус.

– Они думают, что ты очень важная птица, Хью! Так что тебе уже не должно хотеться вернуться домой, к мамочке.

Кейт гладит его по голове, как домашнее животное, и поворачивается ко мне:

– А что тебе больше всего нравится в Греции?

Она всячески пытается подружиться со мной, даже говорит, что я могу называть ее просто Кейт. И только сейчас я понимаю, что это только ради отца. Но все, чего ей пока удалось достичь, – это сделать так, чтобы все волшебные места вокруг утратили свою магию – из-за того, что рядом нет мамы. Даже Кносс, где Тесей убил Минотавра. Там было всего несколько коридоров, которые, должно быть, и представляли собой лабиринт, из которого Тесей искал выход. И отец позволил мне чуток постоять в этом лабиринте, но потом разозлился – из-за того, что все экскурсии были на иностранных языках и никто не мог толком сказать ему, как выйти обратно к автобусу.

Накануне мы чуть не завязли в Гераклионе, но отец пообещал сводить Кейт на ужин рядом с «бездонным бассейном».