– Нет, ужасно люблю. У меня даже есть своя. Страх перед той, что меня искусала, не распространяется на всех собак.

– Понимаю… – машинально повторил я, хотя и не был уверен, что это так. Не важно – пусть бы она часами говорила про собак (ничто на свете не интересовало меня меньше[16]). С ней было так хорошо. Эта женщина сразу понравилась мне, когда я увидел ее во весь рост (с коленями), и то же самое я испытывал сейчас, когда она передо мной сидела (а колени скрыты под столом). То есть от перемены ракурса чувство не менялось. Лицо ее мне тоже нравилось, обширнейшая гамма выражений отражалась на нем. То она похожа на скромную-скромную пай-девочку, этакую школьницу из швейцарского пансиона, то вдруг мелькнет в глазах озорной, даже безумный огонек – и перед вами русская женщина. Мы болтали о том о сем, и время пролетело быстро. Хотя, по-моему, ничего особенного мы друг другу не сказали. Так, верно, и бывает, когда с кем-то тебе хорошо. Это чувство не зависит от того, был ли толк от беседы и содержалось ли в ней что-то по-настоящему важное. Мы перебрасывались ничего не значащими словами, недоговоренными мыслями, наслаждаясь блаженнейшей беззаботностью.

А после разошлись, не обменявшись телефонами и даже не назвав своих имен. Продолжения не будет. Мы больше не увидимся.

Интенсивность боли: 2

Настроение: швейцарско-русское

Вот уже несколько дней я жил с часу на час. Привыкший планировать все заранее, теперь я шел или не шел куда-то, сообразуясь с настроением и состоянием. После счастливой передышки в компании незнакомки боль вернулась. Итак, надо искать психотерапевта. Я и раньше, как многие, об этом подумывал, без особого повода, а просто подчиняясь расхожему мнению: дескать, все приличные люди должны когда-нибудь пройти психоанализ. Но всегда отказывался от этой мысли. Возможно, из страха. Я недолюбливаю психологов. Впрочем, никто их прямо так не называет. Не говорят “хожу к психологу”, а говорят “хожу к специалисту”. “Специалист” на нашем языке означает “психолог”. Так вот, я никогда еще не бывал у “специалиста”, который сказал бы мне, кто я такой.

Американские горки продолжались – теперь я снова рухнул в депрессию. Один за другим отпадали способы лечения. Чтоб не раскиснуть совсем и ухватиться хоть за что-нибудь, я вспомнил о своем проекте. Эта парковка стала для меня спасительным плотом “Медузы”. Хотя никакой срочности не было. И никого в агентстве не волновало, как продвигается дело. Меня, что называется, задвинули в угол. Некоторые образные выражения необыкновенно точны. Именно так. Задвинутый в угол, я так и буду сидеть, ожидая, пока меня выгребут и я снова займу достойное место среди коллег.

В офисе меня встретило гробовое молчание. Вчерашние товарищи шарахались от неудачника, как от зачумленного, будто понижение по службе – это заразная болезнь. Наверняка Гайар продолжал за глаза поливать меня грязью. Чтобы совсем уж опозорить. Тем более что после злополучного совещания он пошел в гору и теперь его побаивались. Только секретарша Матильда была все так же приветлива. Избытком честолюбия она не страдала, а потому могла себе позволить оставаться собой. Как и в прошлый раз, она сразу зашла поздороваться:

– Как вы?

– Спасибо, Матильда, все нормально.

– А как жена? Как она все это перенесла?

– Жена?

– Ну да, ваша жена?

– …

– …

– Я ей ничего не сказал.

– Вот как? Но… как же это…

– Не хочу ее расстраивать.

– Но… вы уверены, что…

У секретарши был ошарашенный вид. А я не понимал, что такого ужасного в том, что я ничего не рассказал Элизе. Тем более хвалиться-то нечем: коллега подложил свинью. Недоразумение разрешилось, когда Матильда сказала:

– Но это же… как-никак… ее отец!

– …

– …

– Ах, вы о похоронах! Простите, я не понял. Естественно, она знает… Я думал, вы спрашиваете, как жена отнеслась… ну… словом, извините.

– …

– В общем, она ничего. Держится. Хотя, конечно, тяжело. Она обожала отца… но она сильная женщина.

– Ладно, не буду вам мешать. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

– Спасибо, Матильда. Спасибо за вашу доброту.

– …

Матильда вышла с каким-то застывшим лицом. Хоть она и поддерживала меня наперекор всем, но теперь, похоже, засомневалась: “Все-таки он немножко того…” Но я не виноват. У меня забот невпроворот – пришел на работу и начисто забыл о смерти тестя. Я представил себе весь наш разговор и усмехнулся. Получилось смешно. Особенно мой ответ – “я ей ничего не сказал”. И физиономия Матильды, которая поверила, что я и впрямь мог не сказать жене о смерти ее отца.

Очень скоро мое жалкое положение напомнило о себе. Я включил компьютер и проверил почту. Соль на раны – я все еще был среди адресатов рассылки по японскому проекту. Так что мог ознакомиться со всеми деталями предстоящей поездки в Токио, взглянуть на жизнь, в которой больше не участвовал. Должен признаться, особой горечи я не почувствовал. И это заставило меня задуматься о самом себе. Гайара я, вне всякого сомнения, ненавидел, но долго терзаться из-за неудачи был не способен. Такой я, что ли, незлобивый? Жаль, конечно, что я не посижу вечерами с коллегами в караоке-баре в компании по всем правилам загримированных японок. В воображении промелькнула картинка: как я потягиваю саке, а рядом гейша в шелковом кимоно. Лишнее доказательство моей чрезмерной склонности к стереотипам. Но не прошло и пяти минут, как грубая реальность вырвала меня из мечтательного полузабытья.

Гайар без стука вошел в кабинет и сухо спросил:

– Свидетельство принес?

– Не беспокойся, получишь.

– Просто таких, как ты, которые выдумывают похороны родственников, лишь бы побездельничать, я насквозь вижу!

Я промолчал. Отвечать на хамство я не собирался. Но все-таки Гайар хватил через край. Я вспомнил, как горевала и плакала Элиза. Со мной творилось что-то непривычное, чтобы не сказать небывалое. Впервые я подумал, что не такой уж я тюфяк, просто раньше сдерживал свою ярость. А теперь она нарастала и набирала силу, как волна. Но я по-прежнему тихо сидел на стуле, маскируя улыбочкой подступающее бешенство.

Гайар не сказал ничего больше и вышел, видимо досадуя, что не удалось меня раздразнить. Такая игра ему скоро надоест, он станет грызть другую кость – выберет кого-нибудь еще, чтобы срывать на нем злость. Однако мы не договорили. Раз Гайар курировал мою работу, я должен был обсудить с ним мой проект. И я окликнул его. Мог бы встать, догнать, но все произошло иначе: я окликнул его, и он вернулся, вне себя от моей наглости. Хотя в глубине души, я уверен, довольный, что наклевывается второй раунд.