— Не любит, — не оборачиваясь, сообщила ведьма.

— Кто? Или что? — уточнил я.

— Болото нас не любит, — пояснила та. — Не нравится ему, что тут посторонние шастают. Мы сейчас на туманных тропах, сюда абы кто не попадает. Иные болотные и то только у входа могут постоять, а внутрь им хода нет.

Я почти ничего не понял, но кое-какие заметки в памяти поставил. Ну а что? Интересно же, что это за туманные тропы такие.

Когда и как справа от меня возник небольшой огонек, я даже и не понял. Не было его, и вдруг — оп, он есть. Сначала тускловатый и неясный, с каждой секундой он разгорался все ярче и ярче, он словно подмигивал мне, порхая в воздухе. И мне вдруг невероятно захотелось поймать его ладонью, ощутить его тепло. Он ведь, наверное, теплый, верно? А еще лучше — забрать его с собой. Ведь ни у кого нет такого огонька, а у меня будет. Делов-то — взять чуть правее от тропинки, сделать всего несколько шагов в сторону, времени это займет…

— Ты совсем дурак?! — услышал я неприятно резкий голос Изольды, а после ощутил, как меня резко рванули за плечо. — Ты куда собрался?

— Огонек, — недовольно рыкнул я. — Вон! Он… Он…

— Он тебя чуть за собой не уволок, придурок! — Ведьма отвесила мне тяжелую затрещину. — И не отдал местным хозяевам на пропитание. Они бы сожрали твою плоть и обглодали кости, а душу пустили вот таким же огоньком по болотам гулять, других идиотов ловить. А ну, нежить, пошла вон отсюда! Брысь, сказала!

Такое ощущение, что мой новый яркий приятель нас слышал, поскольку он тут же удалился от тропы на изрядное расстояние, а после исчез, словно его и не было.

— Как ты столько времени протянуть умудрился? — Покачала головой Изольда. — Как тебя до сих пор никто не сожрал, а? Особенно если учесть, что за тобой постоянно по пятам таскается полудурошная Воронецкая, от которой вреда всегда больше, чем пользы.

— Сам поражаюсь, — подыграл ей я. — Но теперь у меня есть ты, и жизнь более-менее налаживается.

— А ты особо не шути на эту тему, — посоветовала Изольда. — Наша любовь впереди, мой хороший, уж не сомневайся. Главное — сегодня дело обстряпать, а там видно будет.

— Спасибо, — сказал я. — Правда, спасибо. Будем считать, что за мной небольшой должок.

— Слово? — тут же уточнила ведьма. — Это серьезное обещание, Хранитель, ты подумай.

— Слово, — уверенно ответил я, прекрасно понимая, что ляпнул лишнее. Но есть за мной одна слабость, от которой я так и не избавился за годы, — я всегда плачу добром за добро. Злом за зло могу и не воздать, не настолько я мстителен. А вот добро — это другое дело. — Только чур не надо это переводить в плоскость поисков кладов, хорошо? Давай я лучше тебя в театр свожу?

— Театр — это как раз то, чего мне в жизни не хватает, — хмыкнула Изольда. — Ладно, пошли. Время идет, мы стоим. Тем более что пути нам, чую, осталось хрен да маленько.

И она все верно сказала, вскоре после этого мы одновременно заметили зеленоватую мерцающую воронку, которая ничем, кроме выхода, являться не могла. Просто то зеркало, что находилось в моем доме, с этой стороны выглядело так же.

— Еще раз. — Изольда посерьезнела. — Там ни звука, ясно? Если спрошу — ответишь, в остальных случаях — молчи.

— Помню. — Я раскатал балаклаву, скрыв ей свое лицо. — Твое слово — приказ, если говоришь «беги», то бегу.

— Лучше — сюда. — Ведьма показала пальцем на воронку. — Так короче и безопаснее, тем более что теперь ты знаешь, как оно тут, на тропах, все обстоит. Ну а если нет — на улицу. И без сантиментов, милый, без соплей, надо стрелять — стреляй, потому что если тебя поймают, то целым и здоровым тебе больше не бывать. И живым, скорее всего, тоже. Нет, я ничего такого про то, что нас ждет, сама не знаю, просто чутью доверяю.

Ее лицо скрыла маска, после ведьма повертела головой влево-вправо, да так, что в шее хрустнуло, и шагнула в зеленое марево. Я последовал за ней.

Там, на той стороне, меня встретила темнота и тишина. И еще — запах застарелой пыли. Не знаю, чем тут занимается прислуга, но не приборкой, это точно.

Изольда тем временем застыла словно статуя, будто привыкая к тому месту, где мы оказались. Впрочем, долго это не продлилось, она повернула голову ко мне и изобразила руками знак, вроде «ну что?». Я понял, она интересуется, не слышу ли я нужный нам предмет, но ответить мне ей было пока нечего.

Ведьма понимающе кивнула и легко, словно пританцовывая, двинулась вперед по узкому коридору, ведущему невесть куда.

Ответ на этот вопрос мы получили совсем скоро, буквально шагов через пятнадцать, заодно и сориентировались в пространстве.

Зеркальный путь привел нас на второй, средний, этаж огромного особняка. Не знаю, чем руководствовался архитектор, но более всего планировка напоминала дворянские гнезда, причем не подлинные, существующие теперь в виде памятников архитектуры восемнадцатого и девятнадцатого веков, а ненастоящие, кинематографические. Мама, которая архитектуру любила не меньше, чем изобразительное искусство, в свое время меня и моих одноклассников вволю повозила и поводила по подмосковным имениям Трубецких, Волконских и Шереметьевых. Да и по их же городским усадьбам тоже. Это сейчас у нас основная квартира в городе, а дача за ним, тогда все было ровно наоборот. Жили дворяне на природе, а в город приезжали лишь время от времени, когда какое-нибудь серьезное мероприятие московский губернатор устраивал.

Так вот, мы увидели перед собой некий овал, в центре которого ничего не было. Вернее, там имелось некое подобие смотровой площадки, с которой отлично было видно, что творится на первом этаже, просторном и пустынном. Даже перила имелись, на которые можно было облокотиться, и толстые круглые колонны для пущего антуража. Еще на этом этаже находились комнаты с закрытыми дверями и несколько отнорков вроде того, из которого мы только что вышли.

А вот третий этаж был глухой. В том смысле, что над нами был потолок, не стал архитектор смотровую красоту и там устраивать. Кстати, лестницы, ведущей наверх, я не заметил пока, хоть назвать темноту, царящую в доме, беспроглядной было бы в корне неверно. Окон тут хватало, и через них внутрь лился яркий лунный свет. Дождь наконец-то кончился, небо расчистилось, и ночному светилу ничего не мешало делать свою работу.

— Не вижу камер, —