В смысле — рыдает?

Застываю.

— Где? — замирает Пашин взгляд.

— На скамейке, за административным.

— А что случилось?

— А я не спрашивал. Сорвись, утешь!

Первый мой рефлекс — сорваться самому. Ну, потому что «рыдает», а это, я не знаю, руку ей оторвало, что ли? Что должно случится, чтобы рыдала Царева?

Адреналин неожиданно обрушивается на меня, разгоняя сердце. Зашибись… И только протест к этой своей новой зависимости заставляет меня опять удержаться на месте.

Второй порыв — просить Асю и девочек, чтобы они нашли ее, и…

Но это не есть хорошо тоже, каждый раз эксплуатировать их. Они не откажут. Но это ложь самому себе. Потребность вмешаться — она же моя.

Смотрю в удаляющуюся в сторону раздевалки спины Воронина. Сэм толкает в плечо.

— Не тупи.

— А если я не хочу?

— Тогда не бегай потом за Агнией, чтобы она решала твои проблемы.

Киваю. Справедливо.

— Они на меня ставят, — морщась признаюсь Решетову.

Улыбается недобро.

— Это карма, Раф. Дерьмовое чувство, да?

— Да.

— Так, ты идешь? Или ждешь пока Воронин вперед тебя сделает ход?

— Иду… — вздыхаю я.

Ну мало ли, может там реально что-то жесткое. Не может Динка на пустом месте рыдать. Это ведь уважительная причина, да? Уже как-то сжился с ролью хранителя. Сколько еще придумаешь оправданий, ангел?

Забираю с трибуны свою олимпийку и, ускоряя шаг, иду к Дине прямо в шортах.

Реально рыдает. Беззвучно. Капюшон натянут так, что скрывает глаза, но по щекам крокодильи слезы. Шмыгает носом. Хрупкие плечи вздрагивают. Подтянув ноги на лавочку, обнимает свой рюкзак. Гладит его тонкими пальчиками, как замерзшую зверюшку. Сажусь рядом.

— Что случилось? — цежу я, пытаясь скрыть раздрай от ее слез.

Руки, ноги, слава богу, на месте.

Молчит.

— Дин, ну?

Срываю с нее капюшон, разворачиваю за плечи к себе.

— М-м-мяч… — всхлипывает она.

— Чего?

Достает из рюкзака свой гимнастический мяч. Он проколот, сдут.

— Ерунда! — выдыхаю я, ведя пальцем по разрезу. — Давай, закажу другой.

Качает убито головой.

— Почему?

— Очень дорого и долго. Такие только под заказ. Материал, балансировка… покрытие…

Рвано вздыхает.

— Индивидуально все. Нельзя просто купить. Это как концерт на незнакомой скрипке играть. Невозможно сыграть чисто. Я три года с ним…

— М. Сочувствую.

Да, за свою скрипку бы я порвал. И точно не вышел бы с незнакомой позориться.

— Не реви.

— Выступление через два часа.

— Черт! Давай купим самый хороший, который можно достать.

— Нет.

— Почему?

— Потому что… — сглатывает. — Я сильно набрала вес. Едва справляюсь с собственным балансом. И вся концентрация на это. Если еще и предмет будет не идеален, не привычен, то все.

— Где ты там набрала? — закатываю я глаза.

Опять не ест, значит. Понятно. Рисую по сдувшемуся мячу пальцем. Он такой необычный, липкий каучук.

— Гала, да?

Пожимает плечами.

— А я предупреждал.

Не выношу беспомощность. Но сейчас чувствую себя очень беспомощно. Такое не разрулить по щелчку пальцев. А мне хочется! Очень хочется разрулить. Как никогда. Хочется побыть для Динки богом? Восхищения? Благодарности? Признания?

Да!!!

Но. Я бессилен здесь. И, наверное, любой другой бы уговаривал ее выступить с обычным мячом. Но только не я. Лучше вообще не выходить на сцену, чем облажаться.

— Отменяй.

— Как?!

— Так. Симулируй что-нибудь. Какую-нибудь уважительную причину.

— У Беллы одна уважительная причина — смерть!

А вот и Воронин. Бросив на меня раздраженный взгляд, останавливается в нескольких метрах от нас.

— Давай, Дина, лучше отменить за два часа, чем за десять минут, когда люди уже приехали. Иди к медсестре, и качественно там умирай.

Тяжелый глубокий вздох. Засовывает сдутый мяч в рюкзак.

— Во сколько обойдется новый?

— Не знаю. Тысяч триста…

Прилично.

— Где его проткнули?

— В спортзале. Оставила рюкзак.

На рюкзаке тоже аккуратный разрез.

— Там две камеры. Идешь к охраннику. Объясняешь ситуацию. Пусть ищет кто. Школа взыщет ущерб.

Но сбежать в медпункт Дина не успевает, у дверей ее перехватывает фрау. Я дергаюсь, наблюдая за их разговором. Не слышу, но ощущение такое, словно фашист орет на немецком на военнопленного и угрожает ему. Газовой печью, не меньше. Динка равнодушно хлопает заплаканными глазами, исподлобья глядя на нее. А пальцы очень уязвимо сжимают рюкзак, держа его как щит. Мой камень в солнечном сплетении утяжеляется.

— Чего случилось-то? — подходит ко мне Паша.

— Ты не поймешь.

— Чего это?

Фрау выхватывает этот рюкзак из Динкиных рук. Мои губы дергаются в оскале. Неконтролируемо.

— Что за тетка?

— Тренер.

— А чего орет?

Охренела потому что!

Ответить я не успеваю. Фрау, агрессивно стуча каблуками, идет в сторону стоянки. Динка делает несколько шагов следом. Притормаживает. Кладет ладонь на ствол дерева и оседает, падая навзничь на газон.

Переглянувшись, срываемся к ней!

Дина

В медицинском изоляторе холодно. Окно приоткрыто. А может, это меня просто морозит. Кутаюсь в одеяло.

«Низкое давление… Тахикардия…»

Рафаэль сидит напротив на кушетке и с каменным лицом сверлит меня взглядом.

Казалось бы, он последний, кого должно это парить на фоне всего, что я в его сторону уже отмочила по приезду. Но…

Есть все-таки что-то там у тебя за ребрами, да, Дагер? Рада за тебя. Не зря тогда я била по себе. Это имело смысл и достигало цели. И оно там у тебя есть. Может быть, как раз благодаря этой дурацкой истории про Кузнечика. Не уверенна — есть ли теперь у меня.

И надо ли оно вообще. Может, так… атавизм какой, усложняющий жизнь.