— Я предлагаю расположиться в том конце, где беседка, заросший пруд, кусты крыжовника, — Вилен Сергеевич вытянул руку в нужном направлении. — Там прекрасный вид, только чуть-чуть потревоженный стройкой.

— А крыжовник вы тоже вырубите? — спросил Иероним.

— Еще не решили, — сказала Тамара. — Между прочим, откуда там столько крыжовника?

Иероним улыбнулся какой-то не относящейся к присутствующим улыбкой.

— Я тогда в школе проходил рассказы Чехова. «Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник»… Отец любил читать вместе со мной по школьной программе, а потом обсуждать прочитанное, вызывал меня на спор, заставлял обзаводиться собственным мнением. Вот и «Крыжовник» он прочитал в один из вечеров, спросил меня после: «Йорик, ты думаешь — это пошлость?» Думал еще пару дней. Опять подозвал меня и говорит: «Это, конечно, пошлость, но… Крыжовник я все равно вон там посажу, потому что это хорошо, потому что после того, как Антон Павлович о нем написал, это уже не только пошлость». Я помню, пришла целая машина с кустами крыжовника. Отец вкапывал кусты и бормотал что-то из Блока. «Пред этой пошлостью таинственной…» Или что-то вроде этого…

Все, замолчав, смотрели на Иеронима. Он спохватился, в глазах его мелькнул испуг, и сразу за этим забегали злые огоньки. Иероним оглянулся по сторонам — он что-то искал или вспоминал. Вдруг он быстро пошел к старому деревянному забору, исчез по пояс в иван-чае. Было видно, как он возится с какой-то длинной палкой, а появился он со старой ржавой косой в руке.

— Крыжовник — это пошлость, — сказал он, а потом подмигнул Тамаре и спросил на особый манер, где-то им подсмотренный: — Что, хозяйка? На бутылку накинешь, так мы его в момент вырубим. Ни прутика не оставим, ни ягодки. Это мы враз, ты только накинь, не жмись…

Он повернулся и широкими шагами направился к зарослям крыжовника.

— Йорик, ты что собрался делать? — окликнула его мачеха Тамара, но он даже ухом не повел. — Не делай глупостей, я еще ничего не решила. Может быть, это действительно неплохо — крыжовник. Северный виноград и все такое… Иероним, остановись! Что ты опять выдумал?

Иероним в это время остановился перед крайним кустом, смерил его взглядом, как противника в кулачном поединке, размахнулся и ударил косой в лиственную гущу что было сил. Куст выдержал, самортизировал и отбросил косу назад. Тогда косарь взялся за древко на самурайский манер и нанес еще несколько яростных ударов. Металлическая часть, то есть сама коса, только мешала ему. Листья летели в разные стороны, но стебли держались.

— Сладку ягоду рвали вместе! — не пел, а орал противным голосом Иероним, не прекращая избиения кустарника. — Горьку ягоду я одна!

— Иероним, это не смешно, — сказала мачеха Тамара, хотела еще что-то добавить, но Вилен Сергеевич ее остановил.

— Я, пожалуй, займусь шашлыками, — сказал он, направляясь к машине. — Вы мне поможете, Анечка?

— Шашлык не терпит женских рук, — ответила Аня.

— А я вам хотел предложить сервировку стола. Ну, в крайнем случае, нарезать лук колечками.

— У меня, кажется, уже есть неотложное дело. Мне бы рукавицы, топорик, нож?

— Посмотрите вон там, возле строительного вагончика…

Глядя, как супруги Лонгины с двух сторон наступают на кусты крыжовника — Иероним яростно и бестолково, Аня же спокойно и сноровисто — Вилен Сергеевич задумчиво произнес себе под нос:

— Не приведи, господи, увидеть вам настоящую русскую семью, бессмысленную и беспощадную….

Так погиб крыжовник на участке Тамары Лонгиной. Иероним после физической нагрузки успокоился, а после глупого, неадекватного поступка испытывал некоторое смущение. Его теперь старались не задевать, мало ли что он еще выкинет, подожжет. За дом, правда, можно было уже не опасаться.

Вилен Сергеевич все-таки привлек освободившуюся от садовых работ Аню к работам кулинарным. В четыре руки они быстро резали, мешали, солили, перчили… Пафнутьев явно получал от этого процесса удовольствие, и у Ани завертелась на языке реплика о его истинном призвании.

— Прошу прощения, что не помогаю вам, — сказала подошедшая мачеха. — Но, как видите, я в белом. Могу только развлекать вас светской беседой, поговорить о театре, кино, книгах. Но только не о живописи, графике. Ни единого слова о виде искусства, которое пачкает и оставляет следы. Анечка, скажите, пожалуйста, что сейчас читает молодежь?

— Думаю, что ничего не читает.

— А продвинутая молодежь? Вы, например?

— Какая же я продвинутая? У меня довольно традиционные вкусы.

— И кто ваш любимый писатель?

— Из отечественных?

— С отечественными все ясно, — мачеха Тамара махнула рукой в сторону комаровского кладбища. — Толстой или Достоевский, Пушкин — наше все… Как говорится, не будем лохматить Ахматову. Кого вы предпочитаете из зарубежных авторов?

Аня вспомнила, как Иероним, указывая своей невесте на стеллажи в доме Лонгиных, сплошь заставленные журналами «Иностранная литература» за многие годы, сказал, что это — любимое чтиво его мачехи. Тамара называла «Иностранку» настоящей энциклопедией нерусской жизни для многих поколений. Она не просто прочитала любимый журнал за все минувшие года, она его регулярно перечитывала и считала себя поэтому большим специалистом по зарубежной литературе. Вспомнив это, Аня немного подумала и сказала:

— Мой любимый писатель — Хенрик Понтоппидан.

— Кто-то из современных постмодернистов? Ультрамодная литература? — поморщилась Тамара. — Вроде этого японца Мур… Мур… Мур…

Второй раз за сегодняшний день мачеха замурлыкала.

— Вы имеете в виду Мураками? Ничего общего.

— Значит, детективщик, — сказала Тамара пренебрежительно.

— Что вы, Тамара Леонидовна, — Аня удивленно развела в сторону две половинки только что разрезанного помидора. — Понтоппидан — известный скандинавский реалист. Между прочим, лауреат Нобелевской премии за 1917 год. Да вы знаете! Просто решили меня разыграть!

У мачехи Тамары как-то быстро испортилось настроение. Ей, видимо, хотелось поговорить о зарубежной литературе с высоты своей журнальной начитанности, но эта девчонка умудрилась поставить ее в неудобное положение. Как в старинной народной игре: кто крикнет первым «Задница!», тот и выиграл. Аня первой успела назвать никому не известное имя и тем самым нанесла упреждающий, победный удар. Мачеха как-то потерялась. Но что делать? Законы светской беседы суровы. К тому же она сама выбрала тему.

— Как имя этого писателя? — спросила Тамара.

— Понтоппидан, — четко произнесла Аня.

— Что-то такое я слышала про него. Норвежский писатель… Друг Ибсена…

— Датский, — поправила ее Аня. — Дания. Андерсен, Кьеркегор, Понтоппидан…

Пусть теперь проверяет. Как удачно она выучила это странное имя, наткнувшись на него в литературном словаре. Тогда еще подумала: «Спросит кто-нибудь: ваш любимый писатель? Я ему так запросто: Понтоппидан». Наверное, большой писатель, так как статья про него была немаленькая, да еще и нобелевский лауреат. Что она еще про него знала? Реалист, мастер психологического портрета, его герои искали смысл жизни и не нашли его. Или нашли? Все из той же короткой биографической справки. Надо будет обязательно прочитать этого Хенрика Понтоппидана. Может, действительно неплохой писатель?