Алан объяснил, кто я. Франсис вспомнил наш разговор и весь остаток дня посвятил исполнению своего обещания. То был один из немногих эпизодов моей жизни, когда я чувствовал себя актером в тщательно отрепетированной пьесе: все складывалось как нельзя лучше. Франсис оставил школу в шестнадцать (мать сочла, что он уже «достаточно вымахал»), – это отличало нас. Но он продолжал мечтать о большем – и в этом мы были схожи. Еще он, выросший в небогатой рабочей семье, знал жизнь и умел выживать на улицах, и это отличало нас. Но он не скрывал, что он гей, – и в этом мы были схожи. Франсис уже давно расстался с девственностью, хотя был всего на два года старше меня, – это отличало нас. Но он искал истинной любви – и в этом мы были схожи. А мне большего и не нужно было.

Прошло меньше часа с момента нашего знакомства, а Франсис уже спросил:

– Ты веришь в любовь с первого взгляда?

Ответ был абсолютно очевиден:

– Конечно!

Спустя несколько секунд он протянул руку, обнял меня за талию, притянул к себе и поцеловал. И продолжал целовать…

Следующие три дня я стремительно наверстывал все, чего был лишен в годы одиночества и невинности. Со всегдашним энтузиазмом я впитывал знания, теперь – о человеке, в которого влюбился.

По сути мы оказались очень похожи: оба – геи, поклонники фильмов о Джеймсе Бонде, атеисты, амбициозные, ищущие свою любовь. Но больше ничего общего у нас не было. Для начала я с немалым удивлением обнаружил, что Франсис в школе не изучал латынь. Вообще не изучал. Ни дня. И никто из его друзей не слыхал о ней. Очевидно, в мире Франсиса это было нормально.

У меня будто глаза открылись. Без сомнения, Франсис был очень умен: если мы беседовали на знакомую обоим тему, я чувствовал в нем равного. Но по мере того, как мы с любовью открывали друг другу все больше о себе, я начинал понимать: это первый человек в моей жизни, наделенный от природы высоким интеллектом, но не получивший никакого формального образования. А когда я сообщил, что обожаю драться на шпагах, он и вовсе решил, что это эвфемизм.

Очень во многих областях, которые я считал понятными априори, Франсис не знал ничего и с интересом ждал, когда я заполню эти пробелы. И вместе с этим пришлось признать, что во многом сам я оказался неучем, хотя даже не подозревал об этом. Каким-то чудом (и меня это совершенно не смутило) Франсис обрел глубокие познания в широком спектре неакадемических наук, в которых я совершенно не ориентировался, – например, в искусстве Жизни в Реальном Мире. Не отдавая себе в том отчета, я был во многом отрезан от общества. Возможно, именно поэтому открывшиеся мне новые области знаний выглядели восхитительно необычными. И позволяли сбросить оковы.

Оковы эти, как вскоре выяснилось, не сдерживали и большинство гостей, заполнявших отель по мере приближения долгих выходных. Да, эти люди по моим меркам были мумиями (большинство годилось мне в отцы, остальные – в деды), зато охотно высказывались на мой счет.

– М-м-м! Мальчик из частной школы, как сексуально! – они почти всегда говорили обо мне, а не со мной. – Одна проблема с этими школами: из них выходят исключительно умные маленькие засранцы.

Справедливости ради, в этом они были правы.

– Ого-о, – пропел слегка жеманный мужчина-дива. Если бы я не знал, подумал бы, что он красит ресницы. – А у этой детки и внешность, и мозги! – обращался он, конечно, к Франсису, но указывал на меня. – Лично мне кажется, такого не стоит упускать, дорогуша, – заключил он вполголоса.

– И не упущу!

Три дня я жил в раю – и влюблялся все больше и больше, но пришло время возвращаться к прежней жизни. Было очень больно расставаться с родственной душой, и боль эту удалось приглушить только обещанием вернуться как можно скорее, которое я дал Франсису. Вернуться – и жить с ним. В ближайшее время. Точнее, после моего двадцать первого дня рождения. То есть через три недели. Оставалось лишь устранить незначительные сложности: признаться во всем родителям и убедить руководство Имперского колледжа позволить мне отложить получение степени на неопределенный срок.

Я доехал до Паддингтона, там пересел на метро и добрался до Уимблдона, бодро прошагал вверх по холму к Риджвей, высоко подняв чемодан, – и вот, не дойдя примерно километр до станции, оказался у дверей квартиры родителей (где собирался провести всю следующую неделю). Сдержав слово, я сразу позвонил Франсису из спальни. Мы разговаривали примерно час. Потом мама заглянула в дверь и прошептала, что папа вернулся с работы. Я почувствовал, что пора заканчивать.

Оказалось, это непросто. Наконец, мы оба произнесли: «До встречи!», но ни один не повесил трубку.

Тишину нарушил Франсис:

– Ты еще здесь?

– Я всегда здесь, – ответил я, как отвечаю всю оставшуюся жизнь. – Я всегда твой.

– И как, интересно, с этим справляются обычные люди? – неожиданно спросил Франсис, пристраивая наш «Рейндж-Ровер» на идеально расположенной инвалидной парковке прямо на набережной Торки-Харбор. За десятилетия совместной жизни мы поистине научились читать мысли друг друга, но сейчас вопрос был настолько неоднозначным, что я не нашелся с ответом.

– Прости?

– Да получают право на инвалидную парковку же! – он помахал моим парковочным удостоверением, а потом положил его под лобовое стекло. – Большинство людей не смогли бы их убедить так, как ты. Они там действительно начали гораздо строже относиться к выдаче разрешений. Сейчас их почти невозможно получить. Мне неловко было даже опросник читать, что уж говорить о его заполнении. Сколько там страниц?

– Шесть, по-моему.

– Точно! А сколько страниц мелким шрифтом ты отправил им в ответ?

– Двадцать, что ли…

Для меня это была всего лишь одна из многих анкет, которые пришлось заполнить после того, как специалист по генетике буднично описал меня как «уже серьезно ограниченного в возможностях».

– Я об этом и говорю! Ты привык держать идею в голове, структурировать ее и записывать в такой форме, что оспорить твои аргументы почти невозможно. Я бы так не смог. Держу пари, большинство тех, кому нужна инвалидная парковка, просто не в силах собрать все документы, какие требуются. Без тебя я стал бы одним из них.

Он выбрался из машины, вытащил из багажника кресло-коляску активного типа, которое стоило целое состояние (Национальная система здравоохранения приняла в этой покупке весьма символическое участие), подкатил ее к пассажирской двери и помог мне пересесть. Было раннее утро, туристы еще не заполонили пляж, доедая свой традиционный английский завтрак в отелях, гостевых домах и хостелах; но солнце уже светило ярко, легкий морской ветерок дышал теплом, а пальмы шелестели листьями.

– Давай сначала пойдем на пирс? – предложил я. Маршрут у нас всегда был один и тот же: либо сначала пирс, потом бухта, либо наоборот. Еще два лета назад этот круг отнимал у нас двадцать минут, теперь же я передвигался настолько медленно, что на все уходило около часа. – Может, увидим еще парочку медуз-корнеротов.