порог. Здесь я прислоняю её к стене и плотно закрываю крашеную дверь — не дай бог от сквозняка простудится. Аккуратно закатываю по сантиметру ночнушку, открывающую изъеденное болезнью тело, стакиваю её через голову — милой удаётся поднять руки, и в нос мне бъёт тошнотворный запах холодного пота, гниющей кожи. Остаётся самое сложное — усадить её в заранее наполенную тёплой водой ванну. Я перекидываю её руку через своё плечо, наклоняюсь, приняв на себя вес. И свободной рукой, присев, беру её под колено и постепенно поднимаю ногу, переношу с усилием через стёршийся эмалированный борт. Осталось также аккуратно перенсти вторую ногу, и считай полдела сделано — дальше будет помывка, и можно будет немного расслабиться, поболтать с ней о литературе, рассказать о последних книгах. После третьего инсульта она уже не могла читать.

Чисто выметенный лестничный пролёт. Я кряхтя переступаю последнюю ступень и останавливаюсь напротив обитой чёрным дерматином в проволочных перетяжках картонной двери. Опираюсь на трость и деликатно притапливаю три раза замызганную кнопку звонка. Раздаётся шлёпанье китайских босоножек по линолеуму и на пороге рывком распахнутой двери оказывается Наташенька в махровом халате с восторженным блеском в глазах. Справа в грудь острым уголком упирается оправдание, слева — посильная помощь. Щебеча о пустяках и Ваниных оценках по чистописанию — братик подрос и скоро перейдёт в среднюю школу — Наташа проводит меня в кухню, где уже вскипает заботливо поставленный на конфорку жестяной чайник с пошлым цветком на боку. Я делаю озабоченное лицо, тяжело усевшись на клееный табурет, и достаю из правого кармана пиджака листок с распечатанным стихом Валери: "Вот, доченька, никак не даётся мне этот опус. Все словари перекопал, а в толк не возьму, что он тут имел в виду. Подсобишь?". Подсобит, умница. Наташенька разливает чай со слоном и выхватывает из моих треморных рук листок. Вчитывается, прелестно хмурит пшеничные бровки и вытягивает из стакана на столе изрядно покусанную копеечную ручку. Задумывается, подписывает что-то, сгоряча зачёркивает, впивается взглядом в печатные строчки… Я в который раз изучаю вытертую дырку на углу клеёнчатой скатерти, недовольно покачиваю головой при виде отклеевшегося жёлтого края пластика на дверце висящего над советской плитой шкафчика. Наконец, Наташка удовлетворённо откладывает ручку и с азартом принимается объяснять мне тонкости перевода. Я послушно киваю и удивляюсь, потом довольно откашливаюсь и с доброй улыбкой благодарю девчушку, после чего невозмутимо достаю из левого кармана тысячную купюру и кладу на стол. Бедняжка краснеет, смущается, отказываться начинает, конечно, просит убрать. Но я непреклонен, за хорошую работу надо хорошо платить. Да и Ваньку хоть лишний раз колбасой побалует.

Демон

— Конечно, образность является непременным условием языка.

— Да, но я бы сказал, что важна не сама образность, а характерная

система образов конкретного автора.

— Однако, какой бы характерной она ни была, она должна также быть

обширной — Беспрестанно повторяющий образный ряд неинтересен.

— Равно как неинтересен и разнообразный, но типичный образный ряд.

Самобытность или, как сейчас модно говорить, эксклюзивность –

вот то, что отличает искусство от ремесла. Если она есть,

то разнообразие форм придёт с опытом. Это ключ. Но мы,

впрочем, отвлеклись от темы. Речь шла не об образном ряду, а об их

системе.

— Если говорить о системе, то в ней важна чёткость построения,

внутренняя логика.

— Не спорю, важна. Однако история учит нас, что алогичность,

асимметрия всегда цепляет сильнее и даёт произведению реальный шанс

на бессмертие.

— В любом случае — это система, просто иного порядка. Моя практика

показала, что эта система должна быть разреженной.

— Иными словами, ты против образной насыщенности?

— Язык нельзя перегружать. Только когда можно различить все

взаимосвязи и объекты, когда каждый из них акцентирован — грани

играют.

— Это очень характерно для всех отраслей культуры ХХ века. Именно на

минимализме и выехали джаз и литература 20-х годов. И то, и

другое имеет тенденцию к упрощению, если взглянуть на

торжество рок-музыки и трэша, не говоря уже о современной

живописи.

***

— Осторожно, двери закрываются.

— … вам прищемит яйца, — эхом вторит моя реплика.

— Следующая станция «Тульская».

— Не верьте этой дуре, следующая — «Нагорная», — зло рычит машинист

по внутренней связи.

— Нехорошо человека «дурой» за глаза называть, отвечаю я ему, нажав на кнопку.

— Она не человек, она — диктор. Отбой! — машинист не намерен

продолжать дискуссию.

Я уж было вешаю сигарету на губу, чтобы пожать плечами и хмыкнуть,

но вспоминаю о «правилах пользования». Выполнять означенные

действия без сигареты не тянет, и я оглядываю вагон в поисках

новой жертвы. Кругом, как и следовало ожидать, тихий час.

Большинство попутчиков склеило нижнюю губу с бровями. Go

down, Moses _ 3.

***

Так и дымится оно. Мы лежим спиной к котельной и смотрим в небо.

Труб не видно, зато видно клубы дыма, валящие из них. Мы курим,

и дым из труб сливается с дымом, хаотично выходящим из нас.

Мы чувствуем себя Волковскими великанами, творящими облака

из табака. Разум выливается из глаз и выходит за границы

головы, тела. Нас больше нет, есть небо, дым, и мы в нём. Мы –

небо, и мы — дым, облака. Мы — дымящееся небо. Оно

загорается с краю, я слышу, как потрескивают угольки в костре, как

шипит лава. Я слышу, как падает пепел с горящих крыльев.

***

Мои глаза плотно закрыты солнцезащитным забралом — никому не

увидеть, как исчезают радужки и сгущается тьма. Рельефный мрак

тоннеля сменяется искусственным светом. Пять секунд, чтобы

собраться и расслабиться — двери открыты. Мой разум чист,

безмолвие. Я начинаю скольжение. Станция превращается в лёд.

Скорость медленно растёт. Ноги почти не отрываются от мраморного

пола, почти не касаясь его. Я болид. Подземному ветру не за

что уцепиться, он обтекает моё тело, не создавая трения. В

пустом сознании навигационная система молниеносно просчитывает

маршрут, отслеживая траектории трёхмерных моделей

пассажиров. Эскалатор. Корректировка курса.

Ангел

И снова вернувшись к психологическим

и прикладным аспектам курения, стоит отметить две вещи. Во— первых,

кто не курит — тот не отдыхает, что было верно и в данном случае,

потому как на дворе стояли не то каникулы, не то какой завалящий

уикенд. И во— вторых, человек некурящий в компании людей, ему

в этом плане противоположных, теряет контакт с окружением, а так

недолго и самого себя потерять. Правда, явление это временное,

потому как после сигарет народ переходит, как правило, к алкоголю,

а тут уж любой собеседник на вес золота. А золото, как известно,

металл мягкий, тяжёлый и не поддаётся ржавчине. По