впрямь не бывает. Либо ты просыпаешься со сведённой в

безмолвном крике гортанью и встрявшим подобно лифту между

этажами кадыком, либо ты просыпаешься с невыносимой тоской по

несбыточному, по тому чистому и прекрасному, чего никак не

можешь найти наяву. Хороший сон, он как индеец.

***

Ты слышишь её голос? Конечно, как его можно не слышать: «Рыжая

кобыла чешет гриву». Что будят в тебе эти джазовые переливы? Не

отнекивайся — будят, ещё как будят. Иначе, какого черта ты

слышишь его и сейчас, когда пространство окружающих звуков

связано траурными ленточками ночной тишины и никто не способен

оценить засевшую в твоей голове Есенинскую строчку. Можешь

не закрывать окно — оттуда до тебя доносятся лишь

приглушённые обратной стороной звуки проносящихся машин. Даже озверелые

фанаты, и те заворожено молчат, уставившись виноватыми

взорами в прожилки вен на изнанках век. Не кати на соседей

сверху — там разве что пёс тоскливо взвоет, почувствовав

приближение безликого, но не проснувшись, хотя и потеряв навсегда –

до рассвета — такую сладкую и желанную сучку. Да одинокая,

выдохшаяся уже стерва в энный раз уронит с прикроватной

тумбочки вазу с вечно увядшими цветами, которую ставит туда

каждую ночь, удивляясь, как это она оказалась на полу каждое

утро. Не гони на ближнего своего — может, он и разговаривает во

сне, но уж вряд ли стихами. Просто слушай эту засевшую в

голове мелодию чудного бархатного голоса, который так не

вяжется с вашей единственной ночью, на исходе которой ты, наконец,

понял, что тебя просто поимели. Слушай и дай ей разбудить в

себе что-то большее, чем просто тоску по несбыточному. Он

крадётся по твоему сознанию, этот варварский голос, легко и

изящно пританцовывая на самом кончике полумесяца, убаюкивая

твои мысли, чтобы уже никто и ничто не смогло вас разлучить

до утра. Не отворачивайся от него, научись же наконец, черт

тебя раздери, принимать подарки памяти!

***

Забудь, выкинь из головы эту лирику. С этой нежной безделушкой ты

вдоволь наигрался, дальше будет только больнее. Открой винамп,

поставь Сладкие Шестнадцать, свет помягче, музыку негромко.

Закрой глаза, предоставь Айдолу рассказать тебе другую

историю. Вспомни кожу той, другой. У вас с ней не было ничего,

кроме минуты ласковой близости в один безлунный вечер,

окроплённый неровным светом красной лампы и зажатого в углу

робкого софита. Вечера, затерявшегося между бокалами дешёвого

азерского бренди с колой. Почувствуй вновь плавную линию шеи,

хрупкий уголок невесомой птичьей ключицы, малюсенькую мочку

такого детского и невинного, как и вся она, ушка, замершую в

нерешительности микролапку на твоей жилистой кисти. Легкими

касаниями перебирай персиковые волоски на атласной

полупрозрачной белой коже, чувствуй биение подрагивающей в

замешательстве голубой прожилки. Делай это так нежно, так легко и так

искренне, как будто за твоими пальцами не стоит бойцовский

клуб, бритва, стекло, кровь на рукоятке зазубренного ножа.

Делай это отчаянно и страстно, задержав дыхание от

изумительности этого хрустального фрагмента, если ты ещё не забыл в

своих скитаниях, что это за чувство.

***

Он каждый раз влюбляется, как будто не было ни одного облома, как

будто не наросла мозолистая шкура шрамов на маленьком

насосике, из последних сил бьющемся в пещеристой плевре. И, возможно

это лишь кажется мне, с каждым разом всё сильнее. И каждый

раз это заходит у него всё дальше, хотя ни разу и не дошло

до воспетых как праздник беллетристами, а на деле

оказывающихся тяжёлым по неопытности трудом лишений девственности. И в

этот раз дело дошло до яростных обнаженных ласк, до игр

подрагивающих пальцев, воспаленных язв губ, зудящих от

удовольствия зубов. Но девочка получила эту роль, ей выпал счастливый

билет. И неделей позже её ждал трап самолёта, уносящий на

долгий год в далёкий Тайвань. И она сделала мудрый выбор. Она

не хотела, чтобы мучился от тоски расставания и лихорадки

подозрений он. Она и сама не хотела мучиться от тяжкого и

едкого чувства вины, которого было не избежать, ибо женщина без

любовника стареет быстрее винограда, а стареть в

девятнадцать, право, рановато. Потому она процитировала ему маму

Макфлая, сказав: «У меня такое чувство, будто я целую своего

брата». Отрекшись от отнюдь не сестринских поцелуев, усыпавших

его лоснящуюся грудь накануне, она причинила ему разовую

боль, избавив от длительных нарывов. Она вырезала любовь, как

вырезают опухоль, во спасение. Или думала, что сделала так.

***

Ок, отложи тактильность до лучших времён, мы к ней ещё вернёмся.

Вспомни ту, с которой у тебя вообще ничего не было. Включи

великую четвёрку. Пусть твоя гитара нежно випс. Пусть. Опусти

натруженные безликим веки бессонного поэта. Ты видишь? Вот

они, сияют из темноты, закручивая, поглощая, засасывая в свои

недра твой взгляд. Эти магические бездонные зелёные глаза.

Смотри в них, смотри, пока их волшебная метёлка не выметет

всякую дрянь из замусоренной холостяцкой обители твоей

неприкаянной души. Расслабься, дай себе утонуть. Ты уже писал об

этом раньше. Однажды такое с тобой уже было, давным-давно, один

раз. Но то была лишь иллюзия. Вот она — живая виртуальная

реальность, не твои домыслы, плотский омут. Дай себе

потонуть, не брыкайся, вода не молоко — в масло не взобьёшь. Это

будет не больно, это по любви. Так любить можно только очень

хорошего человека. Да, ты умеешь любить чисто и свято. Сказать

по правде, только так и умеешь. Комплекс мессии не лечится,

хотя и калечит. Но только хороший человек не предаёт такой

любви, и за это ты любишь его всё сильнее. Так можно любить

только женщину друга. И пусть тебе будет достаточно того

единственного раза, когда она крепко обняла тебя и сказала

«спасибо». Это самое ценное приобретение в твоей коллекции

разбитой Богемии.

***

Дракон создал Авеля, чтобы тот разорвал край в нужный момент, отдав

свою жизнь во имя нового мира. И так бы и было, если бы он

не полюбил Авеля и не наплевал на новый мир, не полюбил

старый. Но дракон в коме, Авель считает, что я его убил, и край

под угрозой. Патовая ситуация.

***

Я снова попал в его лапы. Безликий, влился в моё сознание через

ушные щели, через провалы зрачков, сделав радужки жёлтыми в

который уже раз. Каждый раз надеешься, что ещё не поздно, ещё

можно заснуть, если как следует постараться. Но это

кормушка-поилка дурацкой надежды, которая исчерпала кредит доверия. И

каждый раз, убив два часа на разглядывание изнанки век в

полной темноте, на выслушивание своего дыхания на