инстинкты, обычно рудиментарные или дремлющие, пробуждаются к активности под воздействием стресса во время войны и что происходит процесс омоложения «низших» инстинктов за счет «высших». Такие точки зрения, помимо теоретической необоснованности, не представляют интереса, поскольку не обладают практической ценностью.

Стоит упомянуть некоторые наиболее очевидные психологические феномены, характерные для состояния войны, прежде чем рассматривать порождающие их инстинктивные процессы.

Война, начавшаяся в августе 1914 года, особенно подходит для того, чтобы произвести заметные и типичные психологические эффекты. Задолго до начала ее предвидели как просто возможность громадной катастрофы – катастрофы настолько возмутительной, что к ней относились со страстным недоверием. Она представлялась людям, по крайней мере, в Англии, почти как эквивалент ниспровержения всего сущего. Ей предшествовали годы сомнений и тревог, опасений и неверия, завершившиеся периодом мучительного ожидания, когда лавина уже нависла перед последней и еще невероятной катастрофой. Таковы были обстоятельства, приведшие к вспышке, что породила замечательную серию типичных психологических реакций.

Первым ощущением обычного гражданина был страх: огромная, смутная, ноющая тревога, обычно неопределенная и несфокусированная, но, естественно, имеющая тенденцию вскоре локализоваться в привычных для индивида каналах и приводящая к опасениям за будущее, запасы съестного, семью, работу и так далее. Бок о бок со страхом возрастает обычная нетерпимость к изоляции. Одиночество стало невыносимо неприятным, и у индивида возникло сильное и активное стремление к компании и даже к физическому контакту с ближними. В компании он ощущал прилив уверенности, мужества и морального духа. Сторонний наблюдатель мог бы проследить, как окружение влияет на суждения человека, и заметить, что одиночество, как правило, ослабляет уверенность в себе, а компания укрепляет. Потребность в общении была достаточно сильна, чтобы стереть классовые различия и рассеять сдержанность между незнакомцами, которая в некоторой степени является сопутствующим механизмом. Для психолога изменения в привычно прохладной атмосфере вагона поезда, омнибуса и прочих мест встречи были наиболее интересным фактом и поразили очевидным биологическим смыслом. Пожалуй, самым ярким из этих ранних феноменов стали сила и жизнестойкость слухов, вероятно, потому что представили самое удивительное доказательство того, что на формирование мнений влияла сила, более могущественная, чем разум. Разумеется, нельзя считать необычным, что нерациональное мнение распространялось так широко; новым стало то, что это мнение расходится так быстро и укрепляется так прочно по сравнению с мирным временем. В обычных условиях нерациональное мнение ограничено в распространении строгим разделением общества; успешные слухи начального периода войны проникали во все классы и оказались способны преодолевать предубеждения, образование и скептицизм. Даже наблюдателя, отчетливо представляющего, какие механизмы тут работают, неуклонно тянуло к принятию самых популярных верований; и самый убежденный знаток преобладания в норме нерациональных суждений вряд ли преувеличил бы истинное положение дел. С беззащитностью перед слухами была тесно связана готовность, с какой росли подозрения в предательстве и враждебность по отношению к любому человеку иностранного вида и происхождения. Не будем и пытаться обсуждать источники и смысл различных небылиц, распространявшихся, как эпидемия; здесь нас интересует их громадная жизнеспособность и развитие.

Теперь мы можем рассмотреть психологическое значение этих феноменов во время войны.

Характерной чертой действительно опасной национальной борьбы за существование является интенсивность стимула, предъявляемого социальному инстинкту. Стимул не будит дремлющие или заглохшие инстинкты, а просто максимально задействует инстинктивные механизмы, которые более или менее постоянно работают в обычное время. В большинстве реакций стадное животное человек в мирное время выступает как представитель того или иного класса, на который воздействует стимул. Война влияет на человека как представителя более крупного стада, нации, или, иными словами, действительно основной единицы. Как я неоднократно указывал, кардинальная ментальная характеристика стадного животного – чувствительность к собратьям по стаду. Без них его личность, так сказать, неполна; только в отношениях с ними индивид может обрести удовлетворение и личную стабильность. С зависимостью от них соотносится и его открытость собратьям, особая чувствительность к исходящим от них стимулам.

Угроза целому стаду – самый интенсивный стимул для этих возможностей, и индивид реагирует на него с максимальной силой[16]. Первая реакция – тревожная дрожь, пробегающая по всему стаду от индивида к индивиду с удивительной быстротой. Она настораживает индивида, заставляет искать указаний, готовит к получению команд, но прежде всего толкает к стаду в инстинктивной сплоченности против врага. При наличии такого стимула даже частичная и временная изоляция, терпимая прежде, становится невыносимой. Физическое присутствие стада, реальный контакт и узнавание собратьев становится необходимым. Воплощение в стаде сразу придает мужества и наполняет индивида силой духа, энтузиазмом и стойкостью. В конце концов, значение, которое простой физический контакт имеет для человека, виден на примере атак в сомкнутом строю германских армий. Совершенно ясно, что плотное построение обладает психологическими преимуществами перед лицом опасности и позволяет простым людям совершать чудеса доблести. Даже недисциплинированная толпа гражданских иногда проявляет себя на удивление доблестно, хотя при отсутствии единства их порыв порой сменяется паникой. Дисциплинированная толпа – если можно воспользоваться этим словом без всякого уничижительного значения – на этой войне в бесчисленных случаях оказывалась способной противостоять опасностям, противостоять которым для отдельного индивида было бы чудом небывалого мужества.

Психологическое значение громадной активности слухов во время нынешней войны вполне понятно. То, что слухи живучи и легко распространяются, является свидетельством чувствительности к мнению стада, характерной для социального инстинкта. Ничто так не показывает тяжесть угрозы стаду, как активность слухов. Сильный стимул для стадного инстинкта вызывает характерную реакцию у индивида, максимальную чувствительность к собратьям: к их присутствию или отсутствию, тревоге или мужеству, и в не меньшей степени – к их мнению. При таком состоянии ума распространение и живучесть слухов становятся неизбежными и будут меняться в зависимости от серьезности внешней опасности. В фактический генезис конкретных слухов и в значение их тенденции принимать стереотипные формы здесь мы вдаваться не будем.

Способность слухов подавлять рациональный скептицизм безошибочно показывает важность инстинктивных процессов, лежащих в основе. Это также одно из многих свидетельств того, что однородность внутри стада – глубоко укоренившаяся необходимость для стадных животных и обеспечивается характеристиками стадного разума.

Установление однородности в стаде – основа морального духа. Из однородности проистекают моральная сила, энтузиазм, мужество, выносливость, предприимчивость и все добродетели воина. Душевный покой, счастье и энергия солдата строятся на том, что он ощущает себя частью целого, надежно сплоченного ради одной цели. Поэтому импульс к единству, который был столь явным и всеобщим в начале войны, был истинным и здравым инстинктивным движением. Возникла готовность пожертвовать всеми социальными различиями и местными предрассудками, если это поможет высвободить неисчерпаемые запасы моральной силы природы для защиты стада. Вполне естественно, что значение этого импульса было