общественности, свой долг перед страной и как оценивают его с точки зрения морального состояния. Понятно, что они в целом очень правильно поняли, что одна из их главных функций – обеспечивать, чтобы правительство работало в интересах нации с максимальной отдачей энергии и ресурсов. Вторая функция – критика, а советы и наставления – третья, которую тоже рассматривают как важную.

Третьим видом деятельности, наименее важным, злоупотребляли больше всего. Он часто затрагивает, с одной стороны, военно-технические вопросы и потому становится абсурден, а с другой – гражданские вопросы. Критика, очевидно, совершенно законная функция и приносит пользу, если придерживается сферы гражданских вопросов и свободна от разрушительной язвительности тона. В правительственной машине, занимающейся самыми масштабными задачами, всегда будет достаточно несправедливости и бесчеловечности, мошенничества и глупости, чтобы сдержанные критики могли найти себе достойное применение.

Именно в вопросах стимуляции энергичности и решительности правительства мнение психолога в какой-то степени может отличаться от мнения признанных авторитетов. Чтобы заставить работать живой организм, нужно найти наиболее эффективный стимул. Можно заставить мышцы человека сокращаться с помощью электрической батареи, но никаким самым сильным током нельзя добиться столь эффективного сокращения, как под воздействием естественного стимула от мозга. Переходя на более сложный уровень, мы видим, что по приказу человек не работает так хорошо и тщательно, как по добровольному желанию. Лучший способ добиться выполнения работы – это устроить так, чтобы работник сам захотел ее сделать. Значит, самые настоятельные и мощные стимулы исходят из души человека. И понятно, что лучший способ получить максимум от работы членов правительства – не разговоры об импичменте и отставке и намеки на день расплаты после войны. Необходимо, чтобы их души исполнились жгучей страстью служения. Такой запас психической энергии может исходить только от истинно единого стада, и поэтому к созданию такой однородности чувств мы снова подходим как к единственной несомненной обязанности гражданина.

Итак, есть основания считать, что на ранней стадии войны была относительно благоприятная возможность для установления такого национального единства. Получить тот же результат в нынешний период, вероятно, сложнее и дороже из-за разрушения социальной структуры.

Простейшая основа единства – равенство, которое стало важным фактором единения, явившего в прошлом классические примеры моральной и военной мощи, как, например, в пуританской Англии и революционной Франции. Единство, возникшее в этих случаях, несомненно, носило больше моральный, чем материальный характер, и вряд ли можно сомневаться, что равенство во взглядах и в фундаментальной моральной оценке гораздо более действенный фактор, нежели материальное равенство. Человека, получающего тридцать шиллингов в неделю, трудно убедить, что его личные потери от потери национальной независимости будут такими же, как и у того, кто имеет тридцать тысяч в год. Почему? Да потому что воображение первого несколько ограничено его образованием, и мы обычно придаем абсурдное моральное значение материальным преимуществам. Представляется несомненным, что возможно достичь приближения к реальному моральному равенству без необходимости нарушения крайней степени материального неравенства, которое навязало нам тщательно продуманное разделение на классы.

Серьезная и практическая попытка обеспечить подлинное моральное единство нации требует общего понимания того, что государство, к которому следует стремиться, является чем-то отличным не только по степени, но и по качеству от всего, что до сих пор считалось удовлетворительным. Можно сказать, что мы действительно обладаем простым интеллектуальным единодушием в необходимости вести войну со всей энергией, но его моральная ценность не очень велика. Нам необходимо состояние ума, больше направленное на нацию, и меньше – на текущую войну; хороший солдат, поглощенный своим полком, мало склонен интересоваться тем, как идет война, и так же гражданский должен быть поглощен своей страной. Для этого он должен чувствовать, что принадлежит стране и своим согражданам и что страна и сограждане принадлежат ему. Сложившаяся социальная система постоянно отвергает это положение, не столько из-за материального неравенства, сколько из-за соответствующего неравенства морального. Иерархия рангов, престижа и почета, демонстрирующая серьезное несоответствие функциональной ценности в любое время, а тем более во время войны, отрицает основные положения идеального гражданства, как ни странно, не из-за произвольного распределения богатства, комфорта и досуга, но из-за настойчивого, уверенного, даже подсознательного допущения, что существует градация моральных ценностей столь же реальных, а для людей более низкого состояния столь же обязательных. Для стадного вида во время войны единственное притязание на превосходство может основываться на качествах лидера. Любое другое показное превосходство, основанное на сложившихся традициях или привычке, на богатстве, рождении или просто на возрасте, высокомерии или заносчивости, а не на реальной функциональной ценности для государства, каким бы естественным ни казалось, как живописно ни выглядело бы, является просто препятствием для истинного национального единства.

Таким образом, психологические рассуждения показывают очень простой долг для большого класса гражданских, которые жаловались и, как патриоты, страдали от того, что правительство не нашло для них занятия. Пусть те, кто занимает высокое и гарантированное положение, сочтут делом чести и долгом отказаться от привилегий, почета и престижа, которыми они произвольно наделены. Пусть убедят обычного человека, что перед лицом национальной необходимости они самые обычные люди. Испытание войной показало, что часть населения, достаточно серьезная просто по численности, однако вдвойне серьезная ввиду своей мощи и влияния, вела жизнь, которую справедливо назвать в некоторой степени паразитической. То есть полученное ими из общего запаса богатства и престижа неизмеримо больше, чем они отдали в виде полезной деятельности. А сейчас, во время войны, они отдают еще меньше в сравнении с тем, что получили. Их прискорбно выгодная сделка нисколько не является их заслугой; никто не имеет права сомневаться в их чести и добросовестности; они столь же патриотично настроены, как и любой другой класс. Так что не совсем невероятно, что они придут к пониманию прекрасной возможности, которую предоставляет судьба: обеспечить истинное, глубокое и неотразимо мощное национальное единство.

Дальнейшим вкладом в установление национального единства поистине утопического уровня могло бы стать изменение отношения индивида к своим собратьям. Человеку необходимо проявлять повышенную доброту, великодушие, терпение и толерантность в отношениях с другими, пытаться победить предрассудки, раздражительность, нетерпение и самоутверждение, поощрять жизнерадостность, хладнокровие и силу духа. Все это – задача для каждого отдельного человека; не нужны кампании, призывы, воззвания. По отношению к армии и флоту главным для каждого должен стать вопрос: «Стою ли я того, чтобы за меня умирали?»

Такой вопрос заставляет задуматься, почему во время войны мы не слышим его чаще от церкви. Вряд ли можно сомневаться, что очень многие люди, чье отношение к церкви никоим образом не является неуважительным или враждебным, испытывают определенное беспокойство, когда слышат, как она энергично защищает