Требуется, но ей и самой хотелось.

А когда ей начало этого хотеться? В Боевой школе, если бы ее спросили, за кого она когда-нибудь выйдет замуж, она бы ответила: «За дурака, потому что никто умный меня не возьмет», но если бы отвечать всерьез и тому, кто не проболтается, она бы тогда сказала: «За Динка Миекера». Он был в Боевой школе ее ближайшим другом.

Динк даже был голландцем. Но сейчас его в Нидерландах не было. У Нидерландов не было армии, и Динка одолжили Англии как призового футболиста, и сейчас он участвовал в объединенном англо-американском планировании, что было пустой тратой его таланта, поскольку ни по одну сторону Атлантики не было никакого желания связываться с бучей, которая раскачивала остальной мир.

Она даже не пожалела о его отсутствии. Она все еще вспоминала о нем с нежностью, лелеяла эти воспоминания, даже, быть может, любила его чуть более, чем платонически. Но после Боевой школы, где он был смелым бунтарем, бросившим вызов системе, отказавшимся командовать армией в Боевом зале, а потом он пришел на помощь Петре и Эндеру в борьбе против учителей, – после Боевой школы они почти постоянно работали вместе и, наверное, слишком хорошо узнали друг друга. Поза бунтовщика исчезла, и остался блестящий, но слишком самоуверенный командир. И когда Петра опозорилась на глазах у Динка, когда ее сморила усталость во время игры, которая оказалась настоящей войной, между ней и остальными возник барьер, а между ней и Динком – неодолимая стена.

Даже когда джиш Эндера был весь похищен и собран в России, когда Петра и Динк болтали друг с другом как в старые добрые времена, искры между ними не было.

В те годы Петра долго смеялась бы, если бы кто-нибудь сказал, будто она может влюбиться в Боба, а не пройдет и трех лет, как выйдет за него замуж. Дело в том, что если Динк был самым вероятным кандидатом на ее сердце в Боевой школе, Боб в те же времена был самым неправдоподобным. Да, она помогала ему слегка, как помогала Эндеру, когда он только делал свои первые шаги, но это была покровительственная помощь, помощь неудачнику.

В Командной школе она начала Боба уважать, увидела, как он борется, как никогда ничего не делает ради чужого одобрения, но лишь то, что нужно для помощи своим друзьям. Она увидела в нем одну из самых глубоко альтруистичных и верных натур, хотя он этих черт сам в себе не замечал, а всегда находил какую-нибудь причину, почему его действия направлены лишь на собственное благо.

Когда при похищении только Боб остался на свободе, она с самого начала знала, что он попытается их спасти. Остальные рассуждали о том, как с ним связаться, но бросили сразу, как услышали, что он убит. Петра в это не поверила. Она знала, что Ахилл не мог бы убить его так просто, и знала, что он найдет способ ее освободить.

И он нашел.

Она любила его не за то, что он ее спас. Она любила его за то, что все те месяцы, в гнетущем присутствии Ахилла с его издевательскими угрозами смерти, переплетенными с его вожделением владеть ею, он, Боб, был ее мечтой о свободе. Представляя себе жизнь после плена, она представляла себе жизнь с ним. Не как мужа с женой, а просто: когда я буду свободной, мы найдем способ борьбы с Ахиллом. Мы. Мы найдем. И это «мы» всегда было – она и Боб.

Потом она узнала о его генетических отличиях. О смерти от неограниченного роста, которая поджидала его, когда тело его уже не сможет себя питать. И она с той же минуты знала, что хочет выносить его детей. Не потому, что хочет иметь детей, которые будут страдать от генетического искажения, делающего их гениальными эфемеридами, бабочками, которым суждено на день увидеть свет солнца, но потому что не хотела, чтобы после Боба не осталось детей. Она не могла вынести неизбежность его потери и отчаянно хотела, чтобы что-то от него осталось с нею.

Этого она никак не могла ему объяснить – она едва сама себя понимала.

Но как-то все сложилось лучше, чем она ожидала. Гамбит с поездкой к Антону убедил его куда быстрее, чем она считала возможным.

И она тоже поверила, сама даже не осознавая того, что он тоже ее любит. Как она хотела, чтобы он продолжал жить в своих детях, он теперь хотел, чтобы она была их матерью и растила их, когда его не станет.

Если это и не любовь, то все равно достаточно.

Они поженились в Испании, свидетелями были Антон и его невеста. Оставаться там так долго, как они себе позволили, было опасно, хотя они и старались уменьшить риск, постоянно и неожиданно уезжая и возвращаясь в другой город. Самым любимым из городов была у них Барселона, волшебная страна домов, будто построенных Гауди – или, быть может, возникших из его сна. Они венчались в соборе «Саграда Фамилиа» – одна из немногих работ Гауди, еще сохранившаяся, и название вполне подходило для свадьбы. Конечно, «саграда фамилиа» относится только к святому семейству Иисуса, но так ведь можно назвать и любую семью. К тому же разве дети Петры появятся не от непорочного зачатия?

Медовый месяц, уж какой ни есть, – неделя, проведенная вместе в перелетах по Балеарским островам, в наслаждении Средиземным морем и африканским бризом, – все же оказался на неделю дольше, чем Петра могла рассчитывать. Узнав характер Боба настолько, насколько вообще один человек может знать другого, Петра несколько смущалась перспективы узнать его тело и дать ему узнать свое. Но здесь помог Дарвин, потому что страсть, которая заставляет вид существовать, помогла искупить взаимную неуклюжесть, неумелость, невежество и голод.

Петра уже начала принимать таблетки, регулирующие цикл, и другие таблетки, стимулирующие выработку максимального числа яйдеклеток. Это исключало возможность естественного зачатия ребенка до начала процесса внешнего оплодотворения, но иногда Петре хотелось этого, и дважды ей снилось, как доброжелательный доктор ей говорит: «Извините, но имплантировать эмбрионы невозможно, потому что вы уже беременны».

Однако Петра не поддавалась этим мыслям. Все равно скоро у нее будет его ребенок.

Сейчас они были в Роттердаме и занимались делом. Искали не доброго доктора из ее снов, а массового убийцу, от которого Боб когда-то лишь случайно ускользнул, чтобы он дал им ребенка, который не умрет великаном в двадцать лет.

– Если долго будем ждать, – сказал Боб, – они закроют контору.

– Ну уж нет, – возразила Петра. – Волеску всю ночь будет ждать, чтобы увидеть тебя. Ты – его эксперимент, удавшийся вопреки его трусости.

– Я думал, это была моя удача, а не его.

Петра прижалась к его руке:

– Моя это была удача.

– Твоя? Почему?

– А как же? Ведь это мне достались все призы.

– Сказала бы ты такое в Боевой школе, стала бы посмешищем для ребят всех армий.

– Это потому что армии были составлены из деток, не достигших половой зрелости. Взрослых такие вещи уже не смущают.

– Это не так, – возразил Боб. – Есть лишь короткое окно взросления, когда романтические высказывания кажутся поэзией.