– Так будем извлекать яйцеклетки? – спросил Боб. – Насколько я понимаю, сейчас время подходящее. Потому мы и договорились на этот день.

Волеску посмотрел на него сердито:

– После таких оскорблений?

– Бросьте, доктор, – сказал Боб. – Вы возьмете у нее яйцеклетки, потом я отдам свой вклад. Как у лососей, вполне естественным способом. Только я бы предпочел не плыть против течения, если можно.

Волеску посмотрел на него долгим взглядом и улыбнулся еле заметно:

– У моего двоюродного племянничка Юлиана очень развито чувство юмора.

Петра ждала, едва решаясь дышать, и уж точно не намеренная говорить, хотя в голове слова кипели водоворотом.

– Ладно, конечно. Вы можете защищать оплодотворенные яйцеклетки как захотите. Я понимаю ваш… дефицит доверия, пусть даже я твердо знаю, что он не по адресу.

– Тогда, пока вы с Петрой займетесь тем, чем должны, – сказал Боб, – я вызову пару курьеров из центра оплодотворения, подожду эмбрионов и отвезу их на заморозку.

– До этого этапа еще часы пройдут, – сказал Волеску.

– Мы можем себе позволить оплатить им это время, – отозвалась Петра. – И не хотим рисковать, что будут какие-то недоразумения или задержки.

– Мне надо будет снова взять их через несколько часов, – заявил Волеску. – Чтобы разделить и протестировать.

– В нашем присутствии, – напомнила Петра. – И в присутствии специалиста, который будет имплантировать первый эмбрион.

– Уж конечно, – ответил Волеску с натянутой улыбкой. – Я вам их отсортирую и уничтожу те…

– Мы уничтожим те, у которых будет ключ Антона, – перебил его Боб.

– Это само собой разумеется, – ответил Волеску чопорно.

Ему очень не нравятся правила, которыми мы его связали, подумала Петра. Это было видно по его глазам, несмотря на спокойную манеру держаться. Он был разъярен. Он был даже… даже смущен. Что ж, если этот человек может еще ощущать стыд, тем лучше для него.

Когда Петру осмотрел врач, которому предстояло выполнять имплантацию, Боб договорился о найме охраны. Охранник будет стоять у двери «детской», как ласково называли сотрудники больницы помещение для эмбрионов, круглые сутки.

– Поскольку ты первая повела себя как параноик, – сказал Боб Петре, – мне ничего не оставалось, как стать еще большим параноиком.

Но на самом деле это было облегчение. Все дни, пока эмбрионы готовили к имплантации, пока Волеску, несомненно, пытался лихорадочно придумать какую-нибудь неразрушающую процедуру и выдать ее за тест, Петра рада была, что ей не надо лично торчать в больнице, наблюдая за эмбрионами.

Ей представилась возможность посмотреть город, где Боб провел детство. Боб, однако, был твердо настроен бывать только в местах, посещаемых туристами, и возвращаться к своему компьютеру. Она знала, что он нервничает, торча в одном городе столько времени, тем более что впервые их местонахождение было известно человеку, которому они не верили. Сомнительно, конечно, чтобы Волеску был знаком с их врагами. Но Боб настаивал на смене гостиницы каждый день, а такси брал, лишь отойдя от гостиницы на несколько кварталов, чтобы врагу было труднее поставить на него капкан.

Но он избегал не только врагов. Он избегал и своего прошлого. Петра посмотрела карту города и нашла зону, которую Боб явно обходил. На следующее утро, когда Боб взял первое в этот день такси, она наклонилась вперед и сказала водителю, куда ехать.

Боб почти сразу понял, куда направляется такси. Петра ощутила, как он напрягся, но он не отменил указание и даже не стал ей выговаривать, что она его заставила. А что было делать? Иначе это было бы признание, что он избегает мест, которые знал ребенком. Признание в страхе.

Но Петра не собиралась давать ему провести день в молчании.

– Я помню истории, которые ты мне рассказывал, – произнесла она тихо. – Их немного, но я все равно хочу увидеть своими глазами и надеюсь, что тебе это не слишком больно. Но если даже и так, я думаю, что ты это перенесешь. Потому что когда-нибудь мне придется рассказывать детям об их отце. И как мне рассказывать случаи из его жизни, если я не знаю, где они произошли?

Боб после очень короткой паузы кивнул.

Они вышли из машины, и Боб повел Петру по улицам своего детства, которые тогда уже были обветшалыми и старыми.

– Очень мало изменилось, – сказал Боб. – Только одна разница. Не кишат повсюду тысячи брошенных детей. Очевидно, кто-то нашел деньги, чтобы ими заняться.

Петра задавала вопросы, внимательно слушала ответы, и наконец он понял, насколько она серьезно говорила, насколько для нее все это важно. Боб повел ее прочь от главных улиц.

– Я жил в переулках, – объяснил он. – В тени. Как падальщик, поджидающий чьей-то смерти. Мне приходилось искать крохи, которых не видели другие дети. Выброшенное ночью. Протечки из мусорных баков. Все, в чем могла найтись пара калорий.

Он подошел к мусорному баку и положил на него ладонь.

– Вот этот, – сказал он. – Вот он однажды спас мне жизнь. Вон там, где музыкальный магазинчик, был ресторан. Я думаю, служитель, который выбрасывал мусор, знал, что я здесь прячусь. Он выносил кухонные отбросы после обеда, при свете дня. И другие дети все расхватывали. А объедки ночной еды выносились утром, тоже при свете, и тоже мне не доставались. Но обычно он выходил еще разок в темноте – покурить прямо возле мусорного ящика. И после этого там всегда оставался кусок чего-нибудь. Вот здесь.

Боб положил руку на узкий выступ рамы, за которую ящик поднимали.

– Небольшой обеденный стол, – заметила Петра.

– Я думаю, ему самому приходилось выживать на улицах, – сказал Боб, – потому что никогда это не было что-то настолько большое, чтобы привлечь внимание. Всегда было такое, что можно было сразу сунуть в рот целиком, и никто не видел, что у меня что-то в руке. Без этого человека я бы погиб. Так было всего два месяца, потом прекратилось – то ли его уволили, то ли он поменял работу, и я понятия не имею, кто это был. Но он сохранил мне жизнь.

– Как это прекрасно, что из уличной жизни выходят такие люди.

– Да, теперь я это понимаю. Но тогда я об этом вообще не думал. Я был… сосредоточен. Я знал, что он нарочно так поступает, но даже не интересовался зачем, разве что смотрел, чтобы это не было западней или чтобы кусок не был отравлен.

– А как?

– Я съел первое, что он туда положил, и не умер, и не был оглушен, и не очнулся на складе детей.

– А были такие?

– Слухи ходили, что именно это и происходило с детьми, которые исчезали с улиц. И еще были слухи, что из них делали жаркое в иммигрантских кварталах. В это я уже не верю.

Она обхватила его руками: