— Конечно. Я еще могу написать что-нибудь нравоучительное. Ручка у меня есть… Пап, я вырву лист из твоего блокнота?

— Вырви. И постарайся написать не столько нравоучительно, сколько грамотно, — хмуро посоветовал Николас. — Не опозорься. Ты не представляешь, Полин, как выглядели его школьные тетради. Он делал ошибки в каждом слове.

— Милый семейный разговор, — негромко заметил Том, старательно корябая что-то на листке бумаги. — Наводящая тоску обстановка сразу стала почти домашней — не хватает только киски, играющей с клубком. Кстати, вы знаете, что будет, если скрестить кошку с собакой? Животное, которое гоняется само за собой… Готово. Как зовут твою дочь?

— Кати.

— Ага. Пишу: «Дорогой Кати». А тебя мне так и называть — Полин?

— Можешь называть меня Полли.

— Супер. Но тогда уж тетей Полли, коль скоро я Том.

— Поразительно, — раздельно произнес Николас, переводя взгляд с одного на другого, — оказывается, «Тома Сойера» ты все же читал. Хоть что-то.

— Я вообще человек-сюрприз… Папуля, я буду очень занят в ближайшие дни. Давай решим прямо сейчас: мне традиционно прибыть к тебе на Рождество? Ты пока не в самой лучшей форме. Тебя не утомит подготовка к празднику?

— Нет. Конечно, приезжай. Полин поможет мне готовить и накрывать на стол, декорирует окна веселенькими рисунками, кресла — красно-белыми чехлами, а дорожку к дому — светящимися ветками, которые, вероятно, воткнет прямо в снег. Я ничего не забыл? Думаю, елку нарядит тоже она: я вряд ли окажусь достаточно мобильным и предпочту тихо и мирно лежать на диване. Ты согласна, Полин?

— На любых условиях.

— А Джессика с тобой не приедет, Томми?

— Нет, она поедет к своему дядюшке в Эшфорд. Джесси хочет повозиться с его маленькой дочкой. Она уже закупила малышке кучу подарков: каких-то мягких кукол, пластмассовые фрукты, которые можно грызть, когда зубы режутся, нарядные платьица… Мы и тебе купили подарок. Можно я раскрою секрет заранее?

Впервые за этот час, — а возможно, и за последние дни — Николас от души засмеялся, правда, тут же охнул и схватился за бок. Полин испуганно потянулась к нему:

— Больно, Ник?

— Ничего, ничего… Смеяться пока не стоит, а то еще шов разойдется. Ну, раскрывай секрет, Том. И почему меня окружают такие феноменально говорливые люди?

— Болтуны не бывают злыми, папа, они открытые люди. А все злобные пакостники, — молчуны. Так вот, мы купили тебе классный фонарь для гостиной. Он сделан из дерева, по бокам резные украшения, а внутри стеклянный подсвечник, куда можно вставлять горящую свечку. Или кактус. Вещь — просто супер!

Николас продолжал улыбаться, но Полин видела, что ему все тяжелее сидеть, прислонившись к подушке. Она потянула Тома за рукав:

— Кажется, нам пора. Пусть папа полежит, отдохнет. Старайся побольше спать, Ник, и думай, только о хорошем. Я очень рада, что тебя увидела. И мне было так приятно познакомиться с твоим сыном! Приходи в себя, милый, главное — поскорее попасть домой. А там уж выздоровление пойдет полным ходом. Я скоро опять приеду, ладно?

Не дожидаясь ответа, Полин наклонилась, поцеловала Николаса в колючую запавшую щеку, а затем в уголок дрогнувших губ. Снимая со спинки стула шарф, она заметила, как Том украдкой показал отцу большой палец. Этот парень, несмотря на свою лицемерную профессию, оказался очень славным, общаться с ним действительно было приятно. Она обернулась и напоследок искательно заглянула Николасу в глаза. В ответном взгляде читалось нечто такое, что Полин почувствовала себя самой удачливой женщиной на свете.

* * *

Кати, осчастливленная полученным автографом Отто, и будущим знакомством с Фродо, не испытывала ни малейших сожалений по поводу своего отъезда. Она нагрузила в сумки кучу легкомысленных кофточек, юбочек и целую гору бижутерии, хотя Полин слезно умоляла ее взять побольше свитеров, и вязаных носков. Кати резонно возразила, что не желает разгуливать перед молодым человеком в вязаных носках и что ее дорогая мама тоже предпочитает красоваться перед мужчинами в обольстительных нарядах, подчеркивающих ее красоту, а не превращающих ее в больную старуху. Обо всем этом Полин полушепотом рассказывала Николасу в понедельник, сидя рядом с ним на высокой кушетке. Она приехала довольно поздно: в коридоре было отключено верхнее освещение, из круглых настенных ламп лился неяркий, чуть фантастический, голубоватый свет.

— В общем, вчера она укатила, — со вздохом закончила Полин свой рассказ. — Знаешь, после каникул Кати намеревалась с тобой познакомиться.

— Давно пора… Хорошо, что твои волосы снова отросли. — Николас легонько потянул ее за закрученный локон. — Так мне больше нравится. Мой шурин-острослов характеризует длинноволосых женщин коротко: «Есть, что разметать по подушке».

Полин тихо засмеялась и кокетливо уложила на место выбившуюся прядь. Сегодня Николас выглядел гораздо лучше: он уже довольно бодро двигался, не морщился и не держался за разрезанный бок. Лицо, казавшееся позавчера зеленовато-серым, заметно порозовело, а жуткие полукружья под глазами посветлели. Правда, запястья все еще были забинтованы, из-под бинтов виднелись тонкие полоски пластыря. Полин покрутила его руку.

— Когда это снимут, Ник?

— Скоро, наверное. Меня так искололи — пальцами больно шевельнуть, особенно большим. Даже ручку трудно удержать. Представь: я буду ставить резолюции на важных документах, а потом мои кривые уродливые подписи сочтут поддельными.

— Ничего, потихоньку восстановим твои пальцы — они же настоящее сокровище. Давай, я их разомну… А когда тебя отсюда выпустят?

— Обещают в среду, послезавтра.

— Это же чудесно! До Рождества останется два дня, и мы все успеем приготовить.

— Да… Мы все успеем, если ты постоянно будешь со мной. Я имею в виду не только ближайшие дни… Но и более отдаленную перспективу… Понимаешь?

Смутная надежда рано или поздно услышать эти слова, уже давно почти переросла в уверенность, вот только Полин не думала, что услышит их здесь, в больничном коридоре, от сидящего в пижаме и халате Николаса, забинтованная рука которого бессильно лежала у нее на коленях. Но это по-прежнему был он, и ее по-прежнему сводили с ума его странно посаженные светлые глаза и изумительные, сейчас слегка запекшиеся губы. Полин захотела прижаться к нему, но побоялась задеть шов, стиснуть руку в ладонях, — но бедная кисть Николаса и без того была измучена уколами. Оставалось лишь благодарно погладить его по спине и смиренно позволить себя обнять.

— Полин, я немолодой, не очень здоровый и не очень легкий в общении человек. Ты уверена, что хочешь этого?

— Ник, тебе известно о существовании логики? Вначале ты предлагаешь мне проделать некое действие, а затем немедленно объясняешь, почему проделывать его опасно. Я скажу, чего хочу. Знаешь, когда люди общаются в таком дискретном режиме — раз-два в неделю, их отношения рано или поздно начинают истончаться, как старая ткань. Выглядит вполне прилично, а потянешь — и в клочья. Или можно сказать так: со временем от этих отношений остается только скорлупа, пустая оболочка без намека на какое-либо содержимое. Я не хочу, чтобы ты от меня медленно, незаметно, пусть в течение лет, но все-таки неотвратимо отползал. Я хочу зацементировать то, что уже есть между нами. И обустраиваться на этом цементе, как на фундаменте. А чего хочешь ты?