Поскольку мне надо было найти замену Кемпбеллу, я вошел в контакт с одним русским офицером – Петром Житковым, который работал военным инструктором в одном из училищ и хорошо говорил по-французски, на котором я тоже говорил. Я побывал на одной-двух вечеринках с ним и его подругой Александрой Тимофеевой, вдовой казачьего офицера, очень симпатичной девушкой, которой я немало восхищался. Житков был энергичным и полезным офицером, но часто легко поддавался переменам настроения и, похоже, считал, что с ним обращаются с недостаточным уважением по сравнению с другими, более старшими переводчиками.

Поезд Холмена, как и Сидорина, состоял из четырех или пяти вагонов с платформой для его автомобиля и помещениями для лошадей и русских конюхов и вестовых. Он был вполне удобен для двух-трехдневного путешествия и имел право подцепиться к любому поезду, который потребует офицер связи Холмена Звягинцев.

Наша первая остановка была в Ростове, и тут мы пообедали с Кейсом, теперь уже генералом, и захватили с собой Гарольда Уильямса, корреспондента The Times и The Daily Chronicle, который всю жизнь прожил в России. Он безукоризненно говорил по-русски, был женат на русской, обладавшей значительным литературным талантом.

Вторую половину дня мы провели в отделе пропаганды белых армий. В дополнение к карикатурам и плакатам, задуманным и исполненным добровольцами, мы смогли увидеть частную выставку пропагандистских фильмов, захваченных у красных в Харькове. В противоположность незамысловатым усилиям белых тут явно все искусство было направлено на необразованные и психически нездоровые умы людей, чьи симпатии большевики стремились привлечь на свою сторону. В первом из них описывалась в форме сериала нищета жизни русского крестьянина, которого оторвали от своего дома и семьи ради жестокой войны во имя отвратительного капиталиста, который представлен каким-то бессердечным помещиком, распутным офицером и перекормленным, привыкшим к роскоши плутократом.

В интервале между каждой сценой экран становился белым, и на нем появлялась рука, потрясающая кнутом или держащая пару наручников – символы рабства, – а в конце на совершенно белом экране возникала маленькая красная точка, которая росла в размерах, пока, наконец, не закрывала весь экран в виде красной пятиконечной звезды и лозунга «Отдай свои деньги и свою жизнь ради священных идеалов Советской Республики!».

За этим следовал подобный сериал, изображающий несчастную жизнь заводского рабочего, который теряет руку из-за неисправного оборудования, трудясь на бездельника-капиталиста. Кроме этих фильмов было несколько короткометражных, показывающих печально известного Троцкого и других членов республиканского правительства во время смотра войск, выступающих с горячими обращениями к народу и за работой; а также фильм о параде офицерского корпуса Красной армии, где, надо признать, показали воинскую часть, очень хорошо экипированную и с хорошей выправкой.

После этого мы посмотрели другие фильмы, пропагандировавшие Деникина. Большинство из них изображало инспекцию войск большими группами аристократически выглядевших генералов, каждым своим движением излучавших атмосферу старого режима. Далее было триумфальное вступление свирепого Шкуро в Харьков в сопровождении его знаменитых «волков» – крайне диких и живописно выглядевших, но не склонных успокоить нервы многое пережившего и настроенного против войны населения. Также показаны военно-полевые суды, приговаривавшие к смерти целые шеренги пленных большевиков одним росчерком пера. Там наверняка в основном были бывшие члены китайских трудовых корпусов и предатели-офицеры, но, думаю, это не очень хорошая политика – завершать жуткую страницу Гражданской войны демонстрацией настоящих казней. Ничего, однако, не пропускалось, и какой-то несчастный китаец, взобравшийся на стул, надевший себе на шею петлю, спрыгивающий со стула, изображался в мельчайших деталях до последней конвульсии в предсмертной агонии.

Были также показаны фильмы о генералах Алексееве, Корнилове, Деникине, Врангеле и Романовском и о нескольких коротких маневрах, выполняемых британскими танками, уже принятыми на вооружение. Я также видел коллекцию снимков обезображенных трупов, которые откопали в Харькове после особо жестокой резни, сопровождавшейся необычно зверскими пытками, проходившей под руководством главного комиссара как раз до того, как мы захватили город. От этих доказательств большевистской цивилизации меня чуть не стошнило, и я услышал, что снимки эти были посланы в Англию, чтобы размножить и показать заинтересованным лицам, чего можно ожидать от этой «диктатуры пролетариата». На Холмена большое впечатление произвела эффективность большевистской кинопропаганды, хотя наши собственные фильмы скорее были способны охладить общественные симпатии, чем привлечь их, и он использовал свое влияние, чтобы запретить демонстрацию этого китайца и наиболее реакционных фильмов.

Вскоре после этого мы выехали на Лозовую, где должен был располагаться штаб 1-го корпуса Добровольческой армии под командой генерала Май-Маевского, а так как генеральский поезд имел право безостановочного прохода по всей трассе, мы прибыли туда примерно в полдень на следующий день.

Я с нетерпением ждал встречи с Май-Маевским. Я много слышал о нем, и видел его фотографии, и удивлялся, как может такой толстый человек, каким он казался, быть хорошим руководителем. Мы ожидали, что услышим новости о том, где его найти, и какова будет программа, но поздно ночью Звягинцев получил телеграмму, что штаб корпуса перенесен в Харьков и нас ждут там.

Это не устраивало Холмена, который уже проявлял признаки нетерпения при постоянных попытках впустую истратить его время, которые русские всегда предпринимали под предлогом щедрого гостеприимства и любезного, почтительного отношения. Он перепроверил персонал коменданта станции, как и самого Звягинцева, который, несомненно, был информирован лучше, чем прикидывался, и обнаружил, что вот-вот должна начаться какая-то наступательная операция на Полтаву, в которой должна принять участие и какая-то часть армии Май-Маевского. Она должна была начаться на следующий день поблизости от станции Кегичевка.

Холмен кивнул.

– Отлично, – произнес он. – Мы поедем взглянуть на нее.

Таким образом, несмотря на увещевания Звягинцева, мы приказали, чтобы готовили поезд. Наконец-то мы едем на настоящий фронт.

Появился поезд, который тянул за собой девятитонный монстр-паровоз, украшенный красным и черным цветом и либерально разбавленный флагами. Кроме этого, флаги были спереди и сзади поезда, а также в углах вагонов. Все поднялись в поезд, набившись в купе, заполонив салоны, обставленные столами, креслами и цветами в горшках, люди даже висели на поручнях площадок в конце вагонов. Немногочисленные женщины помахали руками, колеса завертелись, послышалось шипение пара, и мы отъехали.

На следующее утро мы очутились в Кегичевке, и опять слишком поздно, чтоб застать там Май-Маевского, чей штаб только вчера переехал в Балки.

Операция, которая только развивалась, являлась ударом в северо-западном направлении, при этом главной целью была Полтава, и велась она тремя основными колоннами, из которых первая состояла из гвардейского корпуса генерала барона Штакельберга, 8-й Кубанской пластунской бригады генерала Гаймана в резерве; вторая включала в себя 7-ю дивизию и батальон осетинской пехоты с Кавказа; и, наконец, третья состояла из дикой кавалерийской дивизии Шкуро, ныне сформированной преимущественно из казаков и мусульман с северных склонов Кавказа.