Поезд Гаймана не был так же роскошен, как многие другие, но казался очень комфортабельным. Кухней, прислугой и общим комфортом командовала одна русская девушка, одетая как медсестра, в черной косынке на голове, которые носили все русские медсестры. Она выглядела опрятной и спокойной и, очевидно, пользовалась исключительной популярностью как у офицеров, так и у солдат, причем все обращались к ней «сестрица». Она не принималась за еду, пока не убеждалась, что для гостей сделано все возможное, потом присаживалась и присоединялась к общему разговору.

– Она – искусный врач, – сообщили нам, – и все медикаменты, которыми располагает штаб бригады, она распределяет сама всем больным и раненым, с которыми приходится сталкиваться.

Она числилась в штабе медсестрой и, помимо своих медицинских обязанностей, руководила работой столовой.

Она рассказала мне, что ее отец был помещиком на Украине, что она была в плену у Нестора Махно, крестьянского разбойника и вождя зеленых. Ей, однако, удалось убежать, но во время побега пулей ее ранило в ногу, и поэтому она сильно хромала. У нее также было необычное черное пятно на переносице.

– Это синяк от удара одного из махновских офицеров, которому Махно приказал это сделать, – объяснила она. – Потому что я отказалась с ним спать.

После бегства она добралась до Николаевска, где какое-то время скрывалась, а потом присоединилась к штабу Гаймана ради пропитания и одежды и вместе с наступающими войсками вернулась в родные места.

Перед тем как лечь спать, Холмен отвел меня в сторону.

– Наступление будет продолжено утром, – сказал он. – Так что нам всем надо будет рано выходить вместе с наступающими частями. Есть надежда к вечеру взять Константиноград. Винтер и Харви отправятся с бронепоездом, который будет поддерживать атаку, как только будет атакован мост, а вы со Звягинцевым будете с одним из гвардейских батальонов. У них есть две батареи 18-фунтовых орудий, действующих вместе с ними к северу от железной дороги, так что они будут рады вашей помощи.

Утро было чудесное, и пока мы выезжали из станционного двора с небольшим эскортом из бородатых свирепых казаков, мной овладело ощущение, будто я собираюсь на охоту на лисят, а мы тем временем направились к небольшой деревне примерно в трех милях к северо-востоку, откуда выходила колонна. Мы нагнали хвост колонны как раз тогда, когда она выходила из деревни, оставляя во все еще спокойном воздухе обширное облако золотистой пыли. Транспорт состоял целиком из обычных открытых деревенских подвод, в которые были впряжены одна или две лошади, и на одной из подвод мы отыскали наши две полевые коробки с медикаментами, хотя возница понятия не имел об их содержимом и о том, для кого они предназначены.

Примерно в 11 часов мы услышали безошибочно узнаваемый грохот 18-фунтовок, стрелявших на фланге совсем неподалеку. Наши головы дернулись, потому что возницы резко осадили лошадей, последовала короткая дискуссия, и мы сразу же перешли на галоп и помчались в направлении стрельбы, и тут обнаружили примерно в 3000 милях от красных батарею, ведущую огонь. Русские офицеры небывало взволновались.

– Они вовсю бегут через реку в Константиноград, – сообщили нам.

Очевидно, цель того заслуживала, потому что стрельба продолжалась так же часто, орудия с грохотом отскакивали. Но артиллеристы, получившие оружие всего лишь месяц назад из артиллерийского училища в Армавире, были не очень хорошо обучены, и за десять минут до нашего появления у трех пушек возникли проблемы. У одной безнадежно заклинило снаряд, который заталкивали в казенник, не удалив с него песок. У второй был изношен спусковой механизм, а на третьем орудии были столь слабые пружины в тормозе отката, что после каждого выстрела приходилось заталкивать орудие вручную в его люльку.

Практически мгновенно канониры безучастно уставились на свое замолкшее оружие, а в это время офицеры, которые, возможно, знали ничуть не больше об орудиях, чем сами артиллеристы, матерились и размахивали руками.

Холмен взглянул на меня:

– Мы не могли бы привести их в порядок?

– Полагаю, да, сэр.

– Давайте попробуем!

Мы сбросили шинели и вновь привели в боевое состояние два орудия из трех, а в это время все русские солдаты выглядывали сзади в восхищении.

– Генерал! – раздалось среди них. – Генерал, который сам знает, как чинить пушки, и не стесняется заниматься этим!

Пока мы трудились, появился командир батареи. Он презирал верховую езду и подкатил к позиции в захудалой двуконной легкой четырехколесной коляске с открытым верхом и начал энергично протестовать против нашего недостойного поведения.

– Офицер не должен обслуживать орудие! – возмущенно утверждал он, чуть не брызжа слюной от ярости. – Это солдатская работа!

Нам удалось его утихомирить, особенно когда пушки вновь начали стрелять, а вскоре после этого мы покинули батарею и направились к железнодорожному мосту через реку, где действительно шел настоящий бой. При подъезде к окопам мы заметили бронепоезд Винтера, попавший под вражеский обстрел.

Однако после того, как шесть или семь снарядов упали в 50 милях от него, бронепоезд поднял пары, и колеса завертелись. К моему огромному удивлению, вместо отступления он устремился вперед, в атаку! Мост явно был цел, но наша пехота не могла идти вперед и дожидалась фланговой атаки на город вдоль гребня, ведущего к городу с северо-востока.

Тем временем пехота прямо перед нами по фронту, прикрываемая огнем батарей 18-фунтовых пушек, переходила реку вброд. В реку упал снаряд и взметнул гейзер черной воды, а потом мы увидели, как на противоположном берегу стали взрываться новые снаряды. Звук приглушался расстоянием, и, казалось, схваченные солнцем грибы дыма взлетают вверх безмолвно, лениво завиваясь вперед и вися в воздухе какой-то момент перед тем, как развеяться. На этой дистанции они казались совершенно безвредными, и нам не был виден ответный огонь, но были различимы очертания убитых, разбросанных в неуклюжих позах на траве.

Примерно в течение часа наступление сдерживалось, но потом – фланговая атака, солдаты понеслись через складки местности, и это привело к ситуации «спасайся, кто может» со стороны большевиков, и мы увидели, как они хлынули потоком с другой окраины Константинограда. Их на этом пути подстегивали бронепоезда, которые неслись через мост с ревом и грохотом, оглушительно трещали их пулеметы. Они ударили по станции, захватив в плен около 50 человек и устроив охоту за отступающим красным поездом на протяжении 10 миль к западу.

Как только стало возможно, мы перевели своих лошадей через мост и взобрались на передовой паровоз, который подошел к нам. Оставив лошадей на попечение эскорта, мы с триумфом под парами въехали в Константиноград почти одновременно с пехотой. Холмен с пулеметом «льюис» в руках сидел на переднем буфере, а мы прицепились за какие-то вентили и куски аппаратуры либо стояли на платформе рядом с котлом. Мы прибыли посреди радостных возгласов.

В конторке начальника станции мы обнаружили нескольких наших солдат, забавлявшихся тем, что разрисовывали лица своих пленников жженой пробкой. Трудно было понять смысл этого, и мы стали спрашивать друг друга, соответствует ли это положениям Женевской конвенции. Однако это выглядело безобидно, и вовсю раздавался хохот.