Со своего места сержант Тауэри мог наблюдать за обоими солдатами. Он свободно держал в руках ружье со взведенным курком, но пребывал в той же неуверенности, что и они, не желая поднимать ложную тревогу. Ночь была ясная, легкий ветер, яркий свет луны. Совсем нетрудно принять тень за врага в этой вонючей стране, подумал он. Господи, хорошо бы сейчас оказаться в добром старом Лондоне.

В этот момент ближайший к месту засады солдат круто обернулся, выставив ружье перед собой.

— Сержант! — крикнул он, охваченный волнением и ужасом. — Здесь он, этот сукин сын!

Сёрин уже нападал на него, занеся длинный меч высоко над головой, но выучка спасла солдата в этот миг, и штык уверенно удержал Сёрина на расстоянии. Остальные тут же бросились к ним. Сёрин попробовал атаковать ещё раз, и опять длина ружья со штыком не позволила ему приблизиться. Он поскользнулся, увернулся от ответного выпада и бросился напролом через кусты к стене. Молодой солдат ринулся за ним следом.

— Береги-и-ись! — закричал Тауэри, когда увидел, как юноша вломился в кустарник, потеряв контроль над собой и одержимый одним слепым желанием убить.

Но солдат не услышал его окрика, он побежал дальше и погиб, пронзенный почти насквозь ударом короткого меча. Сёрин выдернул меч из груди поверженного врага, уверенный теперь, что спастись не удастся — англичане были уже в нескольких шагах от него.

— Наму амида буцу — Во имя Амиды-буцу, — выдохнул он сквозь собственный страх, посвящая дух свой Будде, и крикнул «Сонно-дзёи!» — не для того, чтобы предупредить Ори, но как свой предсмертный клич. Затем со всей силой отчаяния вонзил короткий меч себе в шею.

Ори видел большую часть того, что произошло, но не самый конец. Когда солдат закричал и вступил в поединок с Сёрином, он, обезумев, метнулся к кровати, уверенный, что она сейчас вздрогнет и проснется, но, к его изумлению, она даже не пошевелилась, продолжая дышать все так же ровно и спокойно. Поэтому он замер над девушкой, чувствуя, как дрожат колени, и ожидая, что её глаза вот-вот откроются, подозревая какую-нибудь хитрость с её стороны. Ему хотелось, чтобы она увидела его, увидела его меч, прежде чем он им воспользуется. Потом раздался пронзительный вопль «сонно-дзёи!», и он понял, что Сёрин окончил свой земной путь; вслед за этим из сада донесся ещё какой-то шум. Но девушка по-прежнему лежала неподвижно. Его губы дрожа поползли в стороны, зубы оскалились, дыхание перехватило. Он вдруг почувствовал, что не в силах долее выносить это напряжение, поэтому зло потряс её раненой рукой, не обращая внимания на боль, и приставил клинок к горлу, готовый в ту же секунду пресечь её крик. Она не пошевелилась и теперь.

Для него все это было похоже на сон; словно откуда-то со стороны он смотрел, как его рука трясет её снова — и опять ничего. Тут он вдруг вспомнил, что врач дал ей какое-то питье, и подумал: «Это одно из этих лекарств, новых лекарств варваров, о которых нам рассказывал Хирага». Ори шумно вдохнул от изумления, пытаясь как-то уложить в голове это новое открытие. Для верности он потряс её ещё раз, но она лишь невнятно забормотала во сне и глубже уткнулась в подушку.

Он вернулся к окну. Какие-то люди выносили тело солдата из кустарника. Потом он увидел, как они вытащили на открытое место Сёрина, волоча его за одну ногу, словно тушу какого-нибудь животного. Теперь оба тела лежали рядом, до странности похожие друг на друга в смерти. К ним подходили ещё солдаты, и он слышал, как из некоторых окон раздались громкие голоса: люди спрашивали, что случилось. Над телом Сёрина стоял офицер. Один из солдат сорвал с головы мертвого самурая черный тесный капюшон и маску. Глаза Сёрина были открыты, лицо искажено, рукоять короткого меча торчала из шеи. До Ори донеслись новые голоса, солдат внизу стало ещё больше.

Он услышал шум внутри самого дома, шаги в коридоре. Его внутреннее напряжение выросло до предела. Уже, наверное, в десятый раз он убедился, что дверь надежно заперта и снаружи её не открыть, затем отошел и спрятался за пологом кровати, достаточно близко, чтобы дотянуться до девушки при любом повороте событий.

Шаги стали громче. Стук в дверь. Полоса света под ней от масляной лампы или свечи. Стук повторился, более настойчивый на этот раз, послышались громкие голоса. Он поднял меч и приготовился.

— Мадемуазель, с вами все в порядке? — Это был Бебкотт.

— Мадемуазель! — крикнул Марлоу. — Откройте нам! — Снова удары в дверь, теперь уже изо всей силы.

— Это мое снотворное, капитан. Она была очень расстроена, бедняжка, и нуждалась в сне. Я сомневаюсь, что она проснется.

— Если не проснется, я сломаю дверь к чертям собачьим, но все равно осмотрю комнату. Её ставни открыты, клянусь Богом! — Опять тяжелые удары в дверь.

Анжелика с трудом разомкнула веки.

— Que se passe-t-il?[7]Что это? — пробормотала она, не проснувшись окончательно.

— С вами все в порядке? Tout va bien?[8]

— Bien? Moi? Bien sûr… Pourquoi? Qu'arrive-t-il?[9]

— Откройте нам дверь на минуту. Ouvrez la porte, s'il vous plaît, c'est moi,[10]капитан Марлоу.

Ворча что-то себе под нос и ничего не соображая, она села на постели. Потрясённый, сжимая в руке меч, Ори смотрел, как он позволяет ей беспрепятственно перекатиться на край кровати и, покачиваясь, добрести до двери. Ей потребовалось некоторое время, чтобы отодвинуть засов и приоткрыть дверь; ручку она не отпустила, боясь потерять равновесие.

Бебкотт, Марлоу и морской пехотинец держали в руках свечи. Их пламя танцевало и потрескивало на сквозняке. Все трое уставились на неё, разинув рты. Её ночная рубашка была очень французской, очень тонкой и прозрачной.

— Мы… э… мы просто хотели убедиться, что с вами все в порядке, мадемуазель. Мы… э… поймали человека, который прятался в кустарнике, — торопливо произнес Бебкотт, — пустяки, беспокоиться не о чем. — Он видел, что она не понимает почти ничего из того, что он говорит.

Марлоу оторвал остолбенелый взгляд от её тела и заглянул поверх её плеча в комнату.

— Excusez moi, мадемуазель, s'il vous plaît,[11]— смущенно пробормотал он на довольно сносном французском и осторожно протиснулся мимо неё, чтобы осмотреть комнату. Под кроватью ничего, кроме ночной вазы. Занавеси позади с этой стороны тоже никого не скрывали. — Боже, какая женщина! — Прятаться больше было негде: ни дверей, ни шкафов. Ставни скрипнули на ветру. Он широко распахнул их.