Всё, что мы делаем в жизни, в некоторой степени требует веры. Например, когда вы хотите выпить чая, вы верите, что при наличии всех ингредиентов и чайных принадлежностей, применении корректного способа заваривания и некоторой опытности в этом деле, вы сможете приготовить чашку ароматного чая. Чтобы вы достигли успеха, ни одна из этих составляющих не должна быть обманчивой. Так что если в красивом чайном пакетике с изящной ниткой и ярлычком нет чайных листьев, из горячей воды не получится чая. Хотя этот пакетик с виду напоминает чайный, он не может выполнить своей задачи, он «обманчив».

Решение следовать духовному пути – это в жизни человека главное и самое важное дело, отваживаются на которое обычно тогда, когда вера в мирские цели потеряна, и это заставляет вас переключиться на более надёжный путь.

Если слушание и обдумывание учений, а также практика медитации вас вдохновляют, скорее всего, вы предпочтёте положиться на логику Дхармы. А когда вы постепенно разовьёте в себе непоколебимую веру в Будду, Дхарму и Сангху, у вас появится сильное желание следовать тому, что вы теперь считаете единственным в нашем мире поистине достоверным и необманчивым путём. Основываясь на этой вере, вы принимаете прибежище.

Разумеется, есть и другие причины для того, чтобы принять прибежище в Трёх драгоценностях, например появление у вас твёрдого убеждения относительно просветлённых качеств освобождения. Когда все эти основания начинают быть для вас важными и значимыми, идея освобождения становится всё более и более привлекательной. Так можно по-другому выразить мысль о том, что преданность и вера в Будду, Дхарму и Сангху утвердились в вашем уме.

В сущности, когда вы поверите, что Три драгоценности вас не обманут и что они представляют собой высочайшую истину, вы сдаётесь, вверяете себя этой истине, принимая прибежище.

Для тех, кто следует махаяне, более значительным толчком к принятию прибежища служит сострадание, которое мы ощущаем, когда понимаем, что все без исключения живые существа, мучимые страданием сансары, в то или иное время были теми, кого мы глубоко любили, и кто, возможно, даже пожертвовал своей жизнью, чтобы удовлетворить наши эгоистичные запросы. Но даже если у нас появилось такое понимание, мы всё равно бессильны им помочь, потому что слишком несвободны и целиком зависим от собственных ущербных кондиций и ограничений.

Как же в таком случае один беспомощный искатель покровительства в прибежище может помочь другому? Как сказал Шантидева, если тебя защищает тот, кто сильнее, то и ты сможешь кого-нибудь защитить. Следовательно, приняв прибежище в Будде, Дхарме и Сангхе, вы тоже сможете служить прибежищем, опорой и защитой для других.

В текстах ваджраяны Будду, Дхарму и Сангху часто называют другими словами, например «гуру, дэва и дакини», или, как в нёндро Лонгчен ньингтиг, «прана, нади и бинду», или даже «дхармакайя, самбхогакайя и нирманакайя». Слова, которые мы используем для обозначения того, в ком именно мы принимаем прибежище, не имеют большого значения. Гораздо более важно, чтобы мы понимали смысл, стоящий за словами, которые мы произносим, а именно: мы признаём, что обладаем природой будды, а потому можем достичь просветления.

Представьте, что вы моете очень грязную чашку из-под кофе. Что вы делаете, когда погружаете эту чашку в горячую мыльную воду? Большинство из вас скажут: «Я мою эту чашку». Но так ли это? Моете вы чашку или удаляете с неё загрязнения? Что велела нам мама, когда учила, что надо мыть после себя чашку? «Иди и вымой свою чашку», – таковы были её «глубинные наставления». Но хотя она говорила это, по сути, каждый день, она никогда не объясняла, что остатки кофе и чашка – это совершенно разные вещи, и что «вымыть чашку» на самом деле означает удалить загрязнения с чашки, которая сама по себе вовсе не грязная, никогда не была грязной и не будет грязной, но всегда будет только чистой и никакой иной. Однако на практике мамины глубинные наставления, основанные на многолетнем опыте мытья посуды, просты, каждый может их понять, и работа будет выполнена. Однако чашка и грязь – две разные вещи. Вы не моете чашку, а смываете грязь: если бы вам пришлось мыть чашку, она бы полностью исчезла. Так что смыть можно только грязь, и она не имеет с чашкой ничего общего.

Этот пример служит хорошей иллюстрацией одной из самых глубоких теорий бодхисаттваяны: все мы обладаем потенциальной возможностью стать буддами, потому что у всех есть природа будды. Трудность только в том, что всем нужно это понять. Что же мешает нам понять свою природу будды? Или, другими словами, что мешает нам понять, что чашка чиста и всегда была и будет такой? Омрачения, накапливаемые с безначальных времён, эон за эоном.

Если вам неизвестно, что будда-природа неотъемлемо присуща нам всем, то, следуя глубинным наставлениям, вы можете совершить весьма распространённую ошибку. На протяжении столетий очень многие практики ваджраяны совершали ошибку, представляя Будду в образе человека, который сидит в небе перед вами и у которого вы просите милости. Это теистический подход, который имеет больше отношения к таким традиционным религиям, как христианство, чем к буддизму. Так что, когда ученики по своему обыкновению спрашивают: «Как долго мне нужно практиковать принятие прибежища?», – сам ответ: «Пока тот, кто принимает прибежище, и обьект прибежища не станут нераздельными», – служит напоминанием о том, что абсолютный объект прибежища пребывает не где-то снаружи, но в природе их собственного ума.

В «Еше друбпа» Индрабхути 5 говорится, что в конечном счёте Будда, Дхарма и Сангха существуют в нашем уме, а все мысли, даже самые мимолётные, – это их проявления. Так что на этом уровне даже самая незначительная из наших мыслей не затронута загрязнениями и изначально чиста, а следовательно, содержит в себе все качества Просветлённого. Как сказал Джигме Лингпа, тотальная вера в Три драгоценности – это заключительная стадия относительной практики принятия прибежища, а видеть свой собственный ум как Три драгоценности – это заключительная стадия абсолютной практики принятия прибежища.

Глубинные наставления о принятии прибежища различны. Один метод заключается в том, чтобы принять прибежище в Будде как в учителе, в Дхарме как в пути, а в Сангхе как в своих спутниках на пути. Другой метод, предлагаемый ваджраяной, – это абсолютная уверенность в гуру как в Будде, как в Дхарме и как в Сангхе; или, если высказаться ещё более прямо, в том, что ум – это Будда, ум – это Дхарма и ум – это Сангха.

Почему мы представляем своего гуру в облике определённого будды или в каком-то ином необычайном образе? В самом деле, зачем мы вообще визуализируем гуру? Почему бы просто не визуализировать образ Будды Шакьямуни и верить, что он и есть Шакьямуни? Одно из вполне достаточных оснований заключается в том, что нам, людям, трудно вообразить, что природа будды может существовать в таких обычных созданиях, как мы. Второе: нам в равной степени трудно поверить, будто наш гуру – человек, который зевает, пьёт чай и т. п., – может быть настоящим буддой. Разве это возможно? Есть так много того, чего он не знает, он постоянно пребывает в какой-то прострации, а поведение его совершенно иррационально. Однако иногда мы также испытываем безусловное ощущение, что в нём есть нечто поистине необычайное. В результате мы бросаемся из одной крайности в другую: от искренней веры в него к сомнениям и подозрениям.