Непонятно было только одно – если он в ловушке, то где те, кто эту ловушку устроил? Где, так сказать, охотники?

Они не появляются, потому что хотят его как следует напугать? Сделать его более покладистым?

Ну что ж, это им почти удалось.

Баринов пошевелился, произвел тщательную ревизию собственного тела.

Он не был связан. Ноги свободны, левая рука тоже.

На правой руке не было протеза, не было этой знаменитой железной руки…

Он смутно помнил, что перед тем, как провалиться в черноту беспамятства, отстегнул эту руку. Непонятно, зачем, но отстегнул, словно выпустил ее на свободу.

Но тогда она должна лежать рядом…

Он проверил сиденье, осмотрел пол у себя под ногами – железной руки там не было.

Так может, эта хитрая ловушка была устроена с единственной целью забрать у него железную руку?

При этой мысли Баринов почувствовал тоскливую щемящую боль, как будто он лишился чего-то очень важного, очень дорогого. Как будто и в самом деле утратил часть самого себя.

Однако расслабляться и переживать не время. Сейчас нужно действовать…

Баринов передвинулся к двери, выглянул из машины.

На полу рядом с дверью лежал незнакомый парень. Лицо его было багровым, переходящим в синеву, глаза широко открыты и выпучены, как у вареного рака.

Он был, несомненно, мертв.

И на груди у него лежала та самая железная рука.

Баринов ощутил неожиданное облегчение. Он с заметным усилием поднял железную руку, надел ее на обрубок правой руки, застегнул кожаные ремни.

Теперь он чувствовал себя гораздо увереннее.

– Федор! – Он ощутимо ткнул водителя в плечо. – Очнись и ребят разбуди.

Водитель с трудом разлепил мутные глаза.

– Соберись! – резко приказал ему Баринов. – Надо уезжать поскорее отсюда.

Дисциплина взяла верх, Федор встряхнулся, усадил поудобнее охранника, не подававшего признаков жизни, затем вдвоем они подобрали второго. Этот был совсем плох – лицо зеленое, опухшее, на губах пузырилась пена.

– Не жилец он… – буркнул Федор.

– Никого не бросать! – рявкнул Баринов. – И вещи все подобрать, чтобы ничего на нас не указывало!

Очень осторожно Федор вывел «Мерседес» из фуры.

– Сначала меня домой, потом их отвезешь в больницу! – приказал Баринов. – Да смотри осторожней, чтобы на дороге к вам менты не привязались!

Дело шло к полуночи, лагерь затихал, и наконец рыцарь не выдержал. Он выбрался из своей палатки и зашагал туда, где встретился с черной женщиной.

Подойдя к ее шатру, он никого не увидел и уже вздохнул с облегчением, хотел вернуться к себе – но тут из темноты его окликнул хриплый каркающий голос:

– Ты пришел, милостивый господин! Пойдем же со мной! Клянусь, ты не пожалеешь!

Из тени выступила черная фигура и сделала ему знак следовать за собой.

Женщина удивительно быстро шла через лагерь.

Солдаты уже угомонились, из палаток доносился богатырский храп, костры догорали.

Скоро, миновав полусонных часовых, женщина и ее спутник вышли за пределы лагеря. Женщина шла все быстрее и быстрее, так что рыцарь едва поспевал за ней. Она обернулась, проговорила своим каркающим голосом:

– Не отставай, милостивый господин!

Вокруг было темно, и рыцарю показалось, что вместо женского лица он увидел мертвую голову, череп с пустыми провалами глазниц и страшным оскалом зубов.

Он, без страха бросавшийся под вражеские ядра, без страха карабкавшийся на крепостные стены, сходившийся врукопашную с любым врагом, почувствовал, как холодные щупальца страха сжимают его сердце.

Готфрид хотел перекреститься – но железная рука снова не подчинилась ему.

Из темноты донесся хриплый крик совы, словно сама ночь подала голос, напомнила, кто является истинным хозяином этих черных пространств.

Так они шли еще около получаса, когда впереди из темноты проступили очертания столба с перекладиной.

Приглядевшись, рыцарь с ужасом понял, что это – придорожная виселица и что на ней болтается мертвец.

Старая ведьма остановилась под виселицей и обернулась к своему спутнику:

– Милостивый господин, полезай-ка наверх!

– Что ты такое говоришь? – отозвался он с ужасом. – Чтобы я по своей воле полез на виселицу!..

– А что же поделаешь? Нам надобно добраться до повешенного, а мне туда нипочем не влезть.

– Но я не могу…

– Можешь, еще как можешь!

И Гёц фон Берлихинген, имперский рыцарь, сам не понял, как полез на виселицу.

Железная рука служила ему не хуже настоящей. Поднявшись до половины, он перерезал ножом веревку, и висельник с глухим стуком упал на землю. При этом голова от удара отделилась от туловища и откатилась в сторону.

– Теперь можешь слезать! – позволила ведьма.

Рыцарь слез и увидел, что черная женщина колдует над покойником, кромсает его маленьким острым ножом.

Рыцарь отвернулся, чтобы не видеть это отвратительное и богопротивное занятие.

Взгляд его остановился на окружающих дорогу кустах – и он увидел сотни светящихся глаз, которые с жадным любопытством следили за ними из темноты.

– Ну вот, дело сделано! – раздался за спиной у него хриплый голос колдуньи. – Я взяла все, что надобно для работы, так что мы можем возвращаться!

Через полчаса они снова были в военном лагере, в палатке, которую занимала черная женщина.

Войдя в нее, женщина разожгла огонь в сложенном из камней примитивном очаге, подвесила над огнем ржавый котелок, налила в него воды, бросила пучок каких-то трав, от которых потянулся пряный, дурманящий аромат.

Когда вода закипела ключом, ведьма развязала свой узелок, вытащила оттуда какие-то отвратительные, окровавленные ошметки и стала бросать их в кипящую воду, приговаривая своим хриплым, каркающим голосом:

– Жир висельника… без него ничего не получится… а вот его мизинец – он тут очень пригоден, и как раз левый… и вот это непременно нужно добавить…

Она бросила в котелок что-то круглое, в белесых и красных прожилках, и рыцарь с отвращением и ужасом понял, что это – человеческий глаз.

Затем ведьма забормотала что-то вовсе не понятное – то ли колдовские заклинания, то ли грязные ругательства на каком-то незнакомом языке. Наконец она размешала свое варево веткой омелы и повернулась к рыцарю: