– Да что вы! Я сейчас вареное принесу, на винегрет, тоже чистить нужно, остыло уже, наверное.

– А борщ как же?

– На сегодня у меня обед есть, а борщ я сварить успею, это дня на три-четыре.

Зинаида унесла миску в дом и вернулась с кастрюлей, заполненной отваренными в мундирах свеклой, картофелем и морковью, и еще одной эмалированной миской.

– С вами хоть поговорить можно, – сказала она грустно. – А то ведь на нас со Славиком все смотрят как на прокаженных. Если кто и разговаривает, то на всякие отвлеченные темы, про Витю даже упоминать боятся, как будто от слова можно заразу подхватить. А у меня на уме только одно: Витя, Витя, Витя. Ну как же так, Николай? Неужели я что-то проглядела, а? Витя для меня всегда был самым лучшим, я забыть не могу, какой он был ласковый, заботливый, когда мы только познакомились. Меня очень берег, с глупостями не приставал, даже поцеловал в первый раз только через четыре месяца после того, как мы начали встречаться. И никаких странностей я за ним не замечала. Ну, знала, конечно, про контузию, и что ранен был тяжело – тоже знала, он с самого начала ничего не скрывал. Он же на фронт ушел в сорок третьем, как только восемнадцать исполнилось. Как же так вышло, что он превратился в убийцу, а я не заметила? Разве так может быть?

– Не знаю, – признался Губанов. – Я не врач, судить не берусь. А доктора-то что сказали?

– Сказали, что шизофрения. Мол, не осознавал, что делает. А дальше-то что будет? Надолго его в тюрьму, не знаете?

– Как суд решит. Может быть, не в тюрьму, а в специальную психиатрическую больницу.

– Психиатрическую, – с горечью повторила Лаврушенкова. – Выходит, мой Витя совсем ненормальный. Брошюры еще какие-то при обыске нашли… Я их и в глаза-то не видела. И где только он их прятал?

– Что за брошюры?

– Да бог их знает, и я смотреть не стала, а милиционеры, которые обыск проводили, сказали, что что-то про ритуалы и загово́ры. Зачем Витя их в дом притащил, вот зачем?! – в отчаянии воскликнула она. – Он никаких разговоров про это не вел ни со мной, ни со Славиком. Мы и знать не знали, что он этим интересуется.

– Не корите себя, Зина, – мягко проговорил Николай. – Я знаю, что такое жить в поселке в своем доме. Ни минуты свободной нет, все время на хозяйстве, воду носите из колодца, дровами топите, в огороде постоянно что-то нужно делать, в магазин за продуктами – далеко, на работу – далеко, и все пешком. Готовка, уборка… Я в бараке вырос, так что на своей шкуре испытал. Мать ни на минуту не присаживалась отдохнуть, а ведь огорода у нас не было, так что вам еще тяжелее. Разве у вас было время вникать во все? Сыт, здоров, обут, одет – и слава богу.

– Тоже верно. Спасибо вам, Николай.

Зинаида закончила чистить овощи и пересела за стол на веранде, чтобы нарезать их «на винегрет» и нашинковать «на борщ», а Губанов отправился прогуляться. Дошел до дачи, собрался было уже открыть калитку и зайти на участок, но остановился. Раз ключи вернули хозяину и за этот месяц не заплатили, то дача теперь не Губановых. Это чужая территория. «Что за дурацкая щепетильность», – усмехнулся он про себя, но зайти все равно не смог: преследовало ощущение чего-то неправильного и постыдного.

Окинул взглядом участок, подумал, что надо бы следующей весной все-таки купить и посадить кусты смородины и крыжовника, мать давно просит. Хозяин возражать не будет, ему вообще безразлично, что делается на этой даче, лишь бы деньги платили. И наличники на окнах пора подкрасить. Еще кое-какие мелочи обновить и подправить… Почему-то, когда в доме кипит жизнь, недостатки не бросаются в глаза, их просто не видишь. А как только он пустеет и замирает, каждая недоделка, каждый кусочек облупившейся краски вдруг оказывается на виду.

Николай дошел до дачи Астахова и снова остановился. Долго задумчиво смотрел на дом, пытался представить себе, кто теперь будет в нем обитать. Кто-то из родственников покойного? Или дачу продадут? И что будут делать новые жильцы: оставят все, как было при жизни Владилена, или избавятся от его вещей, мебели, рояля и завезут свое?

Он вдруг сообразил, что не видел сегодня старуху Ковалеву, которая обычно торчала у забора и с каким-то нездоровым любопытством таращилась на дом Астахова, когда тот приезжал на дачу, а потом часами и с огромным удовольствием перемывала косточки самому певцу и его гостям. В город Ковалева пока не уехала, у нее окна нараспашку и дверь открыта, на веревках белье сушится, значит, соседка здесь. Не за кем ей стало наблюдать… Николаю никогда прежде не приходило в голову, что чья-то смерть может повлиять на жизнь совершенно незнакомых покойнику людей. Надо же как…

Возвращаясь к дому Лаврушенковых, он то и дело останавливался, чтобы перекинуться несколькими словами со знакомыми дачниками. Всех интересовало только одно, и никто не видел разницы между следователем, оперативником и сотрудником отдела кадров. Раз милиция – значит, должен знать подробности.

– Да я вообще не милиция, – пытался объяснить Губанов. – Я капитан внутренней службы.

Но вникать никто не хотел. Раз министерство одно и то же, значит, все его сотрудники занимаются примерно одним и тем же и все друг о друге знают. Все требовали, чтобы Николай рассказал, как и за что Виктор Лаврушенков убил певца Астахова, а услышав отказ, обижались и не принимали никаких оправданий.

Дома у Зинаиды Юра и Славик уже сидели на веранде и за обе щеки уписывали свежеприготовленный винегрет. Хозяйка радушно пригласила Николая за стол. Он не был голоден, но почему-то показалось, что отказ обидит Зинаиду, так что пришлось вместе со всеми съесть порцию наваристого бульона с вермишелью.

Славик заметно повеселел и ни за что не хотел отпускать Юру.

– Дядя Коля, ну пусть Юрка еще побудет, – просил он умоляюще.

– Сынок, тебе хорошо, ты дома, а Юре и его папе еще в Москву долго добираться, – строго сказала его мать. – Вы теперь оба взрослые, вам на воскресенье уроки задают, а ты за них еще и не садился. Юре тоже нужно заниматься. Ведь правда нужно, Юрочка?

– Ага, – уныло подтвердил тот. – Упражнения по русскому и примеры по арифметике. И еще по чтению что-то.

– «Что-то», – ехидно передразнил сына Николай. – При таком пренебрежительном отношении к урокам как раз и вырастают недоросли.

– А вы еще приедете? – с надеждой спросил Славик, провожая их до калитки.

Юра вопросительно посмотрел на отца, и Губанов кивнул.

– Мама сказала, что если я первую четверть хорошо закончу, она разрешит взять щенка. Я уже выбрал. Того, у которого уши разные, одно белое, другое черное, – продолжал Славик. – Приезжай, будем вместе его дрессировать. Приедешь?

От этой сцены у Николая сердце разрывалось. Славик Лаврушенков был на год младше Юрки. Каково это – остаться без друзей в таком возрасте? Конечно, дети не так злопамятны, как взрослые, и обиды быстро забывают, и страхи, и подозрения. Со временем все наладится, о беде, постигшей семью местной телефонистки, скоро забудут, и все вернется в свою колею. Но как дотянуть до этой колеи, как дожить маленькому мальчишке?

За несколько лет Николай Губанов успел выучить расписание электричек наизусть, так что к платформе они подошли вовремя и ждать пришлось всего несколько минут. Вагон был полупустым, дачники потянутся в Москву ближе к вечеру. Юра снова уткнулся в книгу, а Николай углубился в мысли о предстоящем рабочем дне и о делах, которые нужно будет сделать.

– Пап, а так бывает, что человека посадили, а он на самом деле ничего не сделал и ни в чем не виноват? – вывел его из задумчивости голосок сына.

Первым побуждением Николая было ответить, что, мол, конечно, так бывает, но он быстро сообразил, что рассказывать ребенку о сталинских репрессиях и хрущевской реабилитации, пожалуй, еще рановато.

– Наверное, бывает, но очень редко. Наша милиция хорошо работает, и суд тоже, – аккуратно ответил он. – А почему ты спросил?

– Нипочему, – коротко буркнул Юра и отвернулся к окну.

Они проехали еще несколько остановок, когда Юра снова заговорил:

– Я, когда вырасту, стану самым лучшим милиционером. Буду всех плохих преступников ловить.

– А хороших преступников будешь отпускать? – с улыбкой спросил Губанов.

Юра и сам сообразил, что ляпнул что-то не то, и рассмеялся.

– Ну ладно, не придирайся. Я хотел сказать, что если кто-то совсем-совсем не виноват, то я его не посажу.

– Сынок, ты же собрался стать милиционером, а милиционеры никого не сажают, они только ловят, задерживают и арестовывают.

– А кто сажает?

– Суд. Ты подумай как следует: может, ты хочешь стать не милиционером, а судьей?

Юра покачал головой.

– Нет, – твердо ответил он. – Хочу милиционером, как дядя Миша и тетя Нина. И как ты, когда ты раньше был милиционером.

Николай мысленно порадовался тому, что у него растет такой толковый парень. Достаточно было всего один раз объяснить ему, что сначала его