– Не знаю, что и сказать тебе! – прежняя Умилена, а теперь фру Химмелин, качала головой, слушая Добролюта. – Ведь сам Сигурд конунг на княжне вильцев женат, – она кивнула на молодую королеву Вальгерд. Именно та, законная жена конунга, являлась хозяйкой усадьбы, хоть и была гораздо моложе.

– Ну, хоть поможет по-родственному с князем Боревитом договориться, и то спасибо. Хоть бы вильцы на нас не лезли, пока князь Мстивой в силу войдет – и то слава Святовиту!

– Ведь не сами мы решаем, ты знаешь, тинг у нас все решает. Захотят ли люди…

– А отчего же не захотят? – воскликнула Веляна. – Все меха через Велиград идут, а от них большая прибыль. Будет у нас мир с Велиградом – и всем будет хорошо.

– Ведь не по своей воле князь Мстивой за твоими сынами послал – воля богов послала, – продолжал Добролют.

– Воля богов?

– Еще пока князь Гостомысл жив был, приснился ему сон однажды. Сильно он сердцем сокрушался, что из четырех сыновей его только двое уцелели, да и тем знамения божественные не долгую жизнь сулили. И привиделось ему однажды, будто видит он тебя, княжна, а из чрева твоего растет огромное дерево. И под ветвями его вся земля наша укрывается. И слышит он будто голос, а голос тот речет: «Из черева средней твоей дочери, Умилены, выйдет род великий и могучий, править он будет землей твоей и народу защитой служить». Вот и подумал он, что, видно, на твоих только сыновей ему и надежда. Хоть и росли они за морем, хоть и говорить по-словенски, надо думать, не умеют, а все же родная кровь. И волхвы – сновидцы то же сказали. Он и сам хотел послать за внуками, да не привелось.

Удивленная Химмелин не знала, что ответить. Но даже сильнее, чем пророчество, ее сейчас занимала судьба семьи – смерть отца и двоих братьев, которых она помнила совсем юными. При виде лица Добролюта собственная молодость так ярко и живо встала перед глазами – будто и не было этих двадцати пяти лет, наполненных событиями и горестями, будто она рассталась с родным домом лишь вчера. На глаза набегали слезы, казалось бы, давно высохшие – вся ее душа переворачивалась при мысли, что перед смертью старый отец вспоминал о ней и надеялся в ее детях найти достойных наследников. Видно, любил батюшка, скучал.

– А что же брата Мстиши-то дети? – со вздохом спросила она. – Сколько ж их теперь? Уже взрослые должны быть.

– Дочерей у него пять, а сын один, последний, да тому четвертый год всего – куда ему воевать? А ждать, покуда вырастет – свеи да урманы нас на клочки раздерут.

Пока они беседовали, со двора послышался шум: стук копыт, возбужденные голоса, крики – кого-то звали, кто-то что-то приказывал, требовал, возмущался.

– Это Ульв! – расслышав голос деверя, королева Вальгерд подскочила и унеслась за дверь, торопясь скорее рассказать новости. – Сейчас приведу!

Но младшему из сыновей Сигимара явно было не до нее. Не сходя с коня, пятнадцатилетний конунг держал за грудь одного из десятников своей дружины и тряс так ожесточенно, как будто хотел вытрясти из рубахи.

– Куда твой дозор смотрел, песий ты сын! – выкрикивал он, а гриди вокруг торопливо сновали между дружинными домами и оружейной. – Тролли б тебя драли, недоумка!

– Ульв конунг! – крикнула Веляна. – Ты куда? Что случилось? Где Сигурд конунг? К нам из Рёрика гости, боярин Добролют! Князь Мстивой зовет на помощь.

– Не до Рёрика нам, пошло оно все в Хель! – Ульв отпихнул от себя десятника и вытер разгоряченный лоб. Это был рослый для своих лет парень с крупными чертами лица, большим носом, а на подбородке его виднелась редкая поросль. – Сигурд конунг на торгу, тинг собираем, слышишь! – Откуда-то издалека уже был слышен железный звон. – Матери скажи!

Он развернул коня и стал пробираться к воротам через суетящуюся челядь, но Веляна бегом догнала его и вцепилась в поводья.

– Да что такое? Куда ты! Хоть послушай!

– Потом послушаю, потом! Ты Хринга ярла не видала? Куда тоже провалился, тролль пьяный! Найду, голову оторву!

– Почему?

– Потому! Сыновья Хальвдана Ютландского на сорока кораблях прямо перед гаванью стоят! Пусти!

Он дернул поводья, объехал невестку и умчался за ворота, в сторону Хейдабьюра.

Усадьба Слиасторп, которую вслед за Хальвданом конунгом занимали новые властители Южной Ютландии, стояла поодаль от города, на южном берегу бухты Хейдабьюр Нор. Здесь пересекались пути из Восточного моря в Северное: один из них шел через Лимфьорд, а второй – по рекам Эйдер, Трене и Шлее, что позволяло пересекать полуостров Ютландию возле самого основания. Первыми его освоили бойкие фризы, в предыдущие несколько веков бывшие полными хозяева окрестных морей и знатоками торговых путей. Они первыми обосновались тут, устроили торговое место, где обменивались товарами с местными данами, а также с купцами востока и запада. Вик получал все большую известность, количество купцов с каждым годом увеличивалось, и конунги данов поставили неподалеку усадьбу – торг нуждался в охране, а также в присутствии сборщика пошлин. Поначалу усадьба Слиасторп представляла собой обычный длинный дом, потом вокруг появились полуземляночные жилища ремесленников и рабов, захваченных в походах. А торговцы предпочли обосноваться подальше. В отличие от торговых местечек, оживленных только на время торга, в Хейдабьюре постоянно жило не менее пяти-шести сотен человек, кормившихся только ремеслом и торговлей. Даны, саксы, фризы, венды селились обособленно, поближе к своим, и кладбище у каждого племени тоже было свое, хотя роды, жившие здесь давно, уже значительно утратили чистоту крови вследствие смешанных браков. Венды пока составляли меньшинство и были представлены во-первых, потомками тех купцов, кого грозный Годфред Датский когда-то назад силой перевез сюда из ободритского Рёрика и велел торговать в Хейдабьюре, а во-вторых, славянами из племени ругов, со знаменитого острова Рюген. И хотя славянская община пока уступала по численности фризам, данам и саксам примерно вдвое, она уже располагала собственным местом для погребения – на склоне холма Хохбург. Там венды устраивали свои маленькие курганы за деревянными оградками, на вершину которых ставили урны с прахом своих покойников и воздвигали рядом высокий столб с изображением божества-покровителя рода.

В городе работали кузнецы, литейщики, резчики по кости. Стеклоделы изготавливали разноцветные стеклянные бусы, служившие во всех известных странах не только любимым украшением женщин, но и средством обмена – хотя именно жители Хейдабьюра по праву гордились тем, что именно здесь начали чеканить первую в северных странах серебряную монету и приучаться пользоваться именно ею при торговых расчетах. На монете этой, как и на поминальных северных камнях, был изображен корабль с щитами на бортах – символ удачной торговой поездки, счастливо преодоленных опасностей дальнего пути, завершения выгодного дела, славы и богатства.

А возили сюда и отсюда множество разных товаров – пожалуй, почти все, чего имелось хорошего во всех четырех сторонах света. С Рейна привозили знаменитые мечи (вывоз их из страны был запрещен франкским законом, но кого и когда это останавливало?), посуду и стеклянные сосуды, еще лет триста назад служившие свирепым северным вождям на их пышных пирах и любимые ими настолько, что свои бокалы те брали даже в загробный мир; моржовую кость, железо из болотной руды Свеаланда, ставшее основой богатства древних упсальских конунгов, норвежские сосуды из жировика, хрустальные и сердоликовые бусы с берегов далеких теплых морей, драгоценные украшения из Ирландии, тонкие, красиво окрашенные фризские шерстяные ткани. Не говоря уж о товарах попроще, вроде шкур, кож, мехов разного качества и стоимости, смолы, меда, воска, разноязычных рабов.