— Я дал ему хорошего пинка, — объяснил Чески. — Ничего, дрянь, не знает, пытается охмурить меня, чтобы я не был к нему чересчур зол.

— Баба была… — прохрипел, не открывая глаз, владелец газеты. Он качался, как маятник, и если бы дело происходило не под Бруклинским мостом и он не был оборван и пьян, его легко можно было принять за медиума.

— Какая баба? — уточнил МакКуин.

— Не знаю, какая… Но пахла хорошо… — Бродяга был пьян до такой степени, что даже не мог упасть. — Aprege… Двести долларов за унцию… Дороговато для леди, ночующей под мостом…

Чески с неподдельным интересом потрепал пьяницу за грязную щеку.

— А ты не потерявший ли память хозяин парфюмерной лавки?

— Я — потерявший совесть химик из филиала парфюмерной компании «Ruby Rose»… Сэр, не могли бы мы закончить эту беседу как можно скорее? Я хотел бы смотаться отсюда раньше, чем приедут копы.

Чески расхохотался.

— А вы что скажете, милейший? — склонился он над третьим. — Почему вы убежали из Пекина? Зачем оставили могилу Брюса Ли без присмотра? Кто теперь выгнал вас из China-town?

— Моя кореец.

— Ах, корее-ец… Мой папа вас очень любит. После второй бутылки виски ему начинает казаться, что на дворе 57-й, он чистит ружье и просит мать, чтобы та положила ему хлеба и сыра в дорогу.

— Моя не воевала.

— И мой не воевал. У него плоскостопие. Словом, сказать что-то по делу, как мне кажется, у вас не получится, да?

— Мистер ошибаться, моей есть что сказать.

Чески не торопясь прикурил на ветру приятный Camel и только после этого взял корейца под руку и повел в сторону.

— Мистер хочет знать, о чем белый говорил с чернокожими. Я понял. Но мистер не отвезет мою в участок, чтобы там выяснить, что моя не иметь «грин карт»? — Убедившись, что на проблему эмиграции детективу совершенно наплевать, кореец на довольно сносном английском поведал ему подробности недавно состоявшегося разговора о ста двадцати фунтах кокаина, и этими мазками закончил для Чески картину случившегося.

Дождавшись подъехавших полицейских из участка, в чьей юрисдикции находится эта часть Бруклинского моста, Чески велел МакКуину собираться и уезжать.

— Нам непременно нужно найти этого русского, — страстно затрещал МакКуин. — Убийство полицейского… ему можно было все простить, но это…

— Это не он убил офицера, — прожевал Чески, тяжело дыша в машине после подъема наверх. — Коп убит лезвием стреляющего ножа. Если бы такой был у Мартенсона, он бы вряд ли позволил себя пытать. И потом, мой юный друг, что ты имеешь в виду под «все простить»? Что бы ты ему, к примеру, не простил?

Подумав, МакКуин сказал:

— Убийство в офисе «Хэммет Старс»…

— А у тебя и этому есть доказательства? Кореец, которого я только что передал в руки копов из 28-го участка, клятвенно заверил меня, что полицейского убил черный из стреляющего ножа. А ты был уверен, что это дело рук Мартенсона. Чем этот случай отличается от первого? Есть ствол охранника без отпечатков пальцев, и есть море крови. Есть мертвый коп, и есть мертвый черный. Да только уверен ли ты, что в офисе стрелял русский, если теперь я точно знаю, что здесь убивал не он?

Чески лукавил. Он точно знал, что ямайца пристрелил русский. Чтобы разобраться как следует и не позволять МакКуину пороть горячку, он удалил важного свидетеля. С каждой минутой этого дела Чески казалось, что это дело захватывает его все круче и круче, и, чтобы разобраться, почему он увлечен им вовсе не в том направлении, которое предполагала служба, он решил оградить племянника сенатора от дельной информации и решить, что с ним, Чески, происходит.

Любовью к русским он никогда не пылал. Не восхищался и другими, причиняющими ущерб чужой частной собственности и имеющими какие-то общие дела с гватемальцами и ямайцами. Но этот русский соединил всю неприязнь Чески воедино и присвоил себе, как присваивается чужой найденный паспорт. Генри всегда сомневался в двух случаях: когда у человека слишком много доказательств невиновности и когда все силы мира настраиваются против человека, указывая на него пальцем.

Понятно, что эти сомнения отпадали, если человек в момент совершения преступления был рядом с Чески или, напротив, задерживался Чески в тот момент, когда вынимал из спины жертвы нож. Тут все ясно и понятно. Но когда Чески встречает русского мужчину, уже немолодого, между прочим, мужчину, то есть пожившего и повидавшего, и все сводится к тому, что он парень нехороший, тут возникает ряд вопросов.

Почему он нехороший, если все отребье Нью-Йорка — гватемальские и ямайские банды, эти отморозки по сути и клоуны по форме, желают убить его?

Почему этот нехороший парень уносит из-под огня девчонку, рискуя своей собственной жизнью?

За окнами проплывали подвесные, сияющие огнями ярусы моста. Позади оставались мерцающие миллионами искр скалы Манхэттена. Впереди навис, как цунами над беззащитным берегом, Бруклин. Пять районов Нью-Йорка: Манхэттен, Квинс, Бруклин, Бронкс и Стейтен Айленд располагались друг относительно друга, как разлетевшиеся в стороны куски коровьей лепешки, на которую наступил слон. Более несуразным расположением города относительно самого себя детектив Чески считал только Венецию.

Он посмотрел на часы.

— Сколько до встречи Мартенсона с Малкольмом? — спросил МакКуина.

— Полтора часа.

Это хорошо. Это значит, что они успевают. Приятно бить дичь дуплетом из двустволки…

Но стволы оказались пусты. Курки щелкнули и застыли в унизительном поклоне…

Это случилось сразу после того, как запиликала трубка Чески.

— Детектив, — почти орал в нее оператор спецов, отсекающий разговоры Малкольма и Мартенсона по требованию МакКуина, — они переназначили встречу!.. Встречи в Бруклине не будет!!

— Как это возможно? — изумился Чески. — Кто был инициатором?!

— Мартенсон! Он позвонил Малкольму пять минут назад и заставил его появиться через двадцать минут в парке на Reade Street! Это на Бродвее!..

Чески покачал головой и вдруг засмеялся тем беззвучным смехом, который отличает людей вдумчивых и рассудительных.

— Что такое, сэр? — заволновался МакКуин.

— Мартенсон заставил Малкольма сменить место встречи. Он уже ждет их неподалеку от парковой зоны почти в центре Манхэттена.

МакКуин беспомощно посмотрел в окна по сторонам, назад, и посмотрел, наконец, на напарника.

— Мистер Чески… сэр… но мы же на мосту по направлению к Бруклину?..

— Вот именно, малыш. И развернуться нам, как ты понимаешь, нет никакой возможности. Сейчас два идиота — один старый, а второй в расцвете сил — доедут по мосту до севера Бруклина, потом развернутся и поедут обратно. В участок, я так думаю, потому что в парке у Бродвея никто нас уже ждать не будет.