Он не стал ее окликать — вернется в дом и все объяснит. Девушка взбежала на крыльцо. Она волновалась, ключ не попадал в замочную скважину. Выпал из трясущейся руки, едва не провалившись между половицами. Она с трудом управилась, вбежала в дом, позабыв запереться. Павел устыдился — заставил нервничать девушку. Он уже выбирался из своего убежища. Больше всего он хотел ее обнять, расцеловать, объяснить, что нет причины для паники…

И повалился обратно, саданувшись ребрами! Заныла давешняя рана в животе, странно, всю ночь не ныла… Краем глаза он уловил тень, закрывшую штакетник. Сердце застучало с перебоями. Кто-то перемещался вдоль ограды, присев на корточки. Павел осторожно поднял голову… и чуть не выругался. Вот оно, не подвело предчувствие! Под оградой со стороны улицы сидел плотно сбитый мужчина в пятнистом темно-синем комбинезоне и вязаной шапке на макушке, способной одним движением трансформироваться в маску. В глазах поигрывал злорадный огонек. В одной руке он держал за цевье портативный «Кипарис», другой схватился за штакетник, приподнялся, чтобы обозреть крыльцо. Он проделал несколько «гусиных» шагов, скрючился и махнул куда-то за спину. В поле зрения образовался еще один. Он перебежал, согнувшись, пристроился рядом с коллегой. Следом еще один, потом четвертый. Вся компания расположилась вдоль ограды и стала выжидать. Павел в ярости заскрипел зубами. ОМОН! Ладно, хоть не спецназ. Ну, Тимоха, попадешься когда-нибудь… Вот ведь гнида! У алкаша определенно уголовное прошлое, типичный сявка, должен знать, что западло ментам на «своих» стучать! Он мог бы открыть по ним огонь — на испуг, отогнать, а что потом? Суп с котом? Мигом подтянутся сослуживцы, и дом окажется в осаде. Пока он прикидывал варианты, все четверо одновременно поднялись, в согнутом виде добрались до калитки и просочились во двор. Их было только четверо, слава богу, что не всю армию успели оповестить. Тянуть резину омоновцы не стали, рассредоточились в траве. Старший шепотом передавал команды. Один из вояк по-пластунски пополз вправо, сплющился за грядкой, опоясанной бордюром из трухлявых досок — он оказался метрах в десяти перед Павлом. Остальные одновременно поднялись, пересекли заросшее бурьяном пространство, затопали по крыльцу и по одному ввалились в дом. Дверь по-прежнему была не заперта!

Он усвоил лишь одно: нельзя, чтобы Катю схватили полицейские. Пусть вина ее и мала: мужик охмурил, околдовал доверчивую девушку, наплел бог знает что. За это не посадят (может быть). Но когда Плакун и Глотов узнают, что они пробыли вместе почти сутки, а парень не мог не откровенничать… Кто поручится за ее жизнь? Он ненавидел себя. Впутал зэк невинную женщину! Омоновец, оставшийся на улице, спокойно лежал за грядкой. Его ничто не волновало. Он даже головой не вертел. Известна ли властям его нынешняя внешность? Только со слов Тимохи. Вчера их вниманию был представлен бродяга: патлатый и бородатый. Он подался назад, стащил с забора ветхие тряпки. От них несло тухлятиной. Но выбора не оставалось. Омоновец не шевелился. Один кусок материи он повязал на голову, соорудив пиратскую косынку, вторым обмотал лицо ниже глаз, завязал на затылке. Атака новоявленного моджахеда! Омоновец почувствовал шорох за спиной. Но поздно — на него уже обрушилась вся тяжесть праведного гнева — удар ладонью по загривку. Переворот — глаза служивого закатились, «контрольный» — между глаз, и парень потерял сознание. Он отбросил автомат в кусты — на всякий случай, и снова почувствовал, как руки зудят и чешутся. Болезненная чувствительность — идиосинкразия. Сильнейшая аллергическая реакция на ментов — как бы глупо ни звучало. Разумом он понимал, что менты бывают разные, их работа необходима для общества. Не будь полиции — страну бы захлестнула волна преступности. Но рассудок это понимание начисто отвергал. С семнадцати лет он впитал жгучую ненависть к данной категории населения и благополучно пронес ее через годы. Козлы они все! — это было, пожалуй, единственное, в чем он был солидарен с большинством сиделого люда. Он не задержался ни на мгновение, метнулся к свободному от окон участку стены, прокрался вдоль фундамента и вскарабкался на крыльцо. Не настолько он потерял еще голову, чтобы с индейским воплем врываться в дом. Дверь осталась приоткрытой, он просочился в сени, вооружившись кое-чем из присутствующего там хлама. На цыпочках двинулся дальше. В доме шумели, топали бутсы, плакала Катя. Жар ударил в голову — втроем на слабую женщину!

— Что вы делаете, изверги, не трогайте меня! Что вы хотите? Я одна, разве вы не видите?

Ее швырнули на софу, взвыли пружины, она вскричала от боли, вцепилась в подлокотник. Разозленный брюнет с торчащим хохлом на макушке завис у нее над душой, передернул затвор. В глазах у девушки стояли слезы, милое личико исказилось от страха.

— Матвей, здесь в натуре никого нет, — сообщил запыхавшийся коллега, спрыгивая с чердака.

— И в подвале — хрен покати, — известил второй, разгибая спину. — Ушел, гад.

— Отстаньте от меня, что вы хотите, я не понимаю… — причитала Катя.

— Признавайся, сука, где твой дружок! — взревел брюнет, тыча стволом ей в глаза.

— Да здесь я, мужики, — устало возвестил Павел, возникая в горнице. — Отстань от женщины, заморыш, чего ты от нее хочешь?

Немая сцена не затянулась. Брюнет прыжком развернулся. Остальные выпучили глаза на страшноватого «моджахеда». Что за бал-маскарад? А стеклянная трехлитровая банка, усиленная весом «боевой» плесени, уже кувыркалась в воздухе. В умелых руках, как говорится, и хрен — балалайка! Глухой удар — оторопевший омоновец выронил автомат. Заболел бедняга — кровь пошла носом. Вернее, тем, что осталось от носа. Банка уцелела — видно, плесень играла роль скрепляющего раствора. Она отскочила от мишени, упала на пол, подпрыгнула и почему-то оказалась в руках оторопевшей Кати! Она обняла банку, «красиво» выпучив глаза. Переход подачи! Омоновец без чувств обрушился на пол. Откуда возьмутся чувства после такой оплеухи? Остальные пришли в себя, сбрасывали автоматы. Импровизировать было трудно. Одним ударом избавиться от обоих? Это как? Он издал пронзительный звериный рык, от которого вздрогнули стены и посыпалась штукатурка. Кинулся к столу, остро понимая, что обязан в эту минуту свернуть гору! Носком по локтю — тому, что спрыгнул с чердака. Одновременно ухватился за столешницу, рывком ее перевернул, посылая вперед. Массивная конструкция протарахтела по полу полтора метра, одновременно переворачиваясь, обрушилась на парня, стоящего у раскрытого погреба! Ошеломленного омоновца отбросило, ноги провалились в пустоту, он падал в люк, сбивая руки, плечи, голову, верещал, как недорезанная свинья. Третий схватился за руку — словно ошпарился. Ствол «Кипариса» клюнул в пол. Павел налетел, как ураган, молотил остервенело — по вопящей глотке, по вопящим глазам. Он впадал в исступление, отшвырнул омоновца к печке, бросился, чтобы добить. Но вовремя опомнился, добивать — не наш метод. Тот плавал в прострации, струйка крови выливалась изо рта. Осмотрелся: надо же, хэппи-энд — как в порнофильме. Участники событий валялись в прострации, третий глухо стонал из погреба: жив, курилка, но придется полечиться. Он не стал его разглядывать, просто захлопнул крышку и придавил перевернутой столешницей.

Он подлетел к обалдевшей Кате. Та сидела на софе в обнимку с банкой, не замечая, что пальцы становятся черными, как будто с них все утро скатывали отпечатки.