Хотя я и был рад убраться подальше от Принстон-Джанкшн, я понимал, что на этом мои проблемы далеко не заканчиваются. Пройдет совсем немного времени, и тело найдут, а если Рудник называл кому-то в офисе мое имя, то полиция быстро выйдет на мой след, и я сразу стану подозреваемым номер один.

Подростки в поезде галдели все громче, но они настолько были заняты друг другом, что меня просто не замечали. До меня донесся слабый запах спиртного: один из подростков — высокий и худой парень лет шестнадцати, с нечистой кожей — пил пиво из бутылки, торчавшей из бумажного пакета.

Поезд едва отошел от Нью-Брансуика, когда в вагон вошел контролер. Я уже успел засунуть билет в «кармашек» на сиденье впереди меня и, когда он подошел, уставился в пол. Заменив билет белой перфорированной карточкой с указанной на ней станцией назначения, он сказал:

— Ты, наверное, поранился, приятель, — у тебя кровь на лице.

Не знаю, как мне удалось сохранять спокойствие. Я представил себе, как полицейские с Принстон-Джанкшн звонят в кабину машиниста и сообщают, что среди пассажиров, возможно, скрывается убийца. Испугавшись, что, если и дальше смотреть в пол, это покажется еще более подозрительным, я бросил быстрый взгляд на контролера, пытаясь с лету запомнить его внешность — высокий, крепкий, с усиками, — и сказал:

— Спасибо, наверное, порезался, когда брился.

Я понятия не имел, много ли крови у меня на лице и правдоподобно ли выглядит моя отговорка, но контролера, судя по всему, такое объяснение удовлетворило, потому что, не говоря ни слова, он пошел проверять билеты у подростков. Я придвинулся к окну и стал внимательно разглядывать свое отражение. У меня отлегло от сердца: над правой скулой была лишь тонкая полоска крови. Наверное, вытирая лицо носком, я пропустил ее. Я поплевал на руку, чтобы стереть кровь, но с первого раза она не стерлась, и мне пришлось все повторить. При мысли, что солоноватый вкус во рту — от крови Майкла Рудника, меня замутило, но, к счастью, не вырвало.

Страх прошел — по крайней мере, мне так казалось. Крови на лице больше не было, контролер вышел из вагона, не взглянув на меня. Причин подозревать меня у него не было, но я понимал, как легко все это может измениться.

Часовая поездка обратно в город показалась мне бесконечной, но в конце концов поезд прибыл на Пенсильванский вокзал. Я понимал, что нужно как можно скорее добраться до дома: чем меньше времени я отсутствовал, тем меньше мне придется потом объяснять.

Вместо того чтобы ждать такси на ярко освещенной стоянке, я решил поймать машину на улице. Едва я вышел на Восьмую авеню, рядом со мной остановилась машина. Я сказал водителю: «Пересечение Шестьдесят второй и Лексингтон», нарочно указав место за несколько кварталов до дома — на тот случай, если его потом привлекут в качестве свидетеля.

Я надеялся, что таксист окажется неразговорчивым, но мне, к несчастью, не повезло — попался любитель поговорить. Он самозабвенно принялся болтать о политике, бейсболе, сексе и кино. И хотя я никак не реагировал, он не понял намека и без умолку продолжал нести всякую белиберду, пока не подрулил к углу Шестьдесят второй и Лексингтон, где и высадил меня.

Выйдя из такси, я нырнул в подъезд дома на Восточной Шестьдесят второй, снял темные очки и парик и спрятал их в портфель вместе с остальными уликами. Ровно в половине одиннадцатого я быстрым шагом подошел к своему дому. Уверенность, что все обойдется и полиция меня не поймает, росла во мне с каждой минутой. Был вечер пятницы, и это играло мне на руку. Я где-то читал, что почти всех преступников ловят в первые двадцать четыре часа после начала расследования. Поскольку полиция вряд ли сможет допросить сослуживцев Рудника раньше понедельника, то по горячим следам пуститься на поиски им не удастся. А утром в понедельник все, кто видел меня сегодня, — таксист, контролер, женщина с противоположной платформы, — вряд ли смогут меня вспомнить.

Войдя в дом как ни в чем не бывало, я, как всегда, поздоровался с Реймондом, улыбнувшись ему, а потом на всякий случай проверил почту. Ящик был пуст — значит, Пола, скорее всего, уже вернулась. Я ждал, что она встретит меня уже в прихожей — руки в боки, готовая осыпать меня градом упреков за то, что я не явился на консультацию. Я не сомневался, что мне предстоит грандиозный скандал, но надеялся потянуть время, по крайней мере, пока не избавлюсь от улик в портфеле.

В квартире было темно, и Отис не выбежал к дверям встречать меня. Дверь в спальню была закрыта. Значит, Пола и сегодня не собиралась меня впускать. Я знал, что должен правильно сыграть, поэтому постарался сделать вид, что хочу, чтобы она меня впустила, — в противном случае мое поведение позднее могло показаться подозрительным.

Несколько минут я постоял у запертой двери, стуча и повторяя: «Ну перестань, ну впусти меня». Я говорил, что «виноват» и что «могу все объяснить». Как и следовало ожидать, она ничего не отвечала, что мне и было нужно. С портфелем я прошел на кухню и там достал из него разделочный нож. Мне очень хотелось избавиться от него, просто выбросив его по дороге, но я понимал, что Пола хватится пропажи. Пустив горячую воду, я принялся отмывать нож. Большая часть лезвия и ручка были перепачканы кровью, кое-где она присохла, превратившись в темную заскорузлую массу. Вода в раковине окрасилась в розовый цвет, и меня снова затошнило. Дело было не в самой крови, а в том, что это была кровь Рудника, а значит, в какой-то степени он еще продолжал присутствовать в моей жизни. Я знал, что до последней капли его крови буду ощущать легкую тошноту.

В конце концов мне удалось смыть кровь, и вода в раковине посветлела до едва различимого розового оттенка. Я скоблил нож еще несколько минут, чтобы избавиться даже от микроскопических частиц крови, не замеченных мной. Потом я вытер нож посудным полотенцем и убрал его в ящик.

Вынув из шкафчика пластиковый гэповский пакет, я сложил в него окровавленные носки, парик, очки и пиджак. Потом расстегнул рубашку, снял штаны и ботинки и тоже сунул их в пакет. Кровавые потеки обнаружились на кое-каких бумагах и папках в моем портфеле, но вряд ли стоило выбрасывать вместе с одеждой то, что давало возможность установить мою личность, поэтому я решил пока не трогать бумаги и избавиться от них в другой раз.

— Где ты был?

С пакетом в руках, я обернулся и увидел, что у кухонной двери стоит Пола. Долго ли она так стояла, я не знал. Не исключено, что она видела меня с окровавленной одеждой и бумагами в руках.

— Когда? — спросил я, чувствуя, как кровь бросилась мне в лицо.

— Я не настроена и дальше слушать твое вранье, — сказала она. — Почему ты сегодня не пришел на консультацию? Ты что, просто начхал или у тебя есть другое объяснение?

— Я был в баре… пил, — покорно сказал я.

— Так я и думала, — не удивилась она.

Я хотел было продолжить с извинениями, но она оборвала меня:

— Я ухожу.

Я не мог в это поверить.

— Ну ладно тебе, — начал я. — Я знаю, ты не…