Забинтованный военный ставит Анночку на землю и говорит:

— Ну, бегите, бегите домой, а то заругаются!

Мы говорим: «До свидания!» — и бежим обратно. Анночка плохо бежит и спрашивает:

— А «Мадрид»?

Я останавливаюсь и говорю:

— Давай им помашем, а «Мадрид» потом!

Мы оборачиваемся — они смотрят на нас, мы машем им и бежим домой.

Дома Бабушка удивляется: почему вы так мало гуляли? И тут мне приходится врать второй раз: «Очень писать захотелось», — говорю. Бабушка на меня смотрит внимательно и говорит: «Это бывает!»

Анночка садится смотреть картинки, Бабушка идёт на кухню — я за ней. На кухне никого нет. И тогда я Бабушке рассказываю всё, как было.

— Понимаешь, Бабушка, он её на руках держит, по голове гладит и всё говорит: «Как моя малáя… как моя малáя!», и знаешь, он на неё смотрит, улыбается, а мне кажется, что он сейчас плакать будет!

— Деточка, — объясняет мне Бабушка, — у него ведь дома семья осталась, может быть, у него тоже… девочки. Как у нас. — Я так удивилась, потому что разве может быть у кого-нибудь ещё, как у нас, три сестры? — И вот самая младшая, — продолжает Бабушка, он зовёт её «малáя», такая же маленькая, как Анночка, и глаза у неё голубые, и волосы светлые-золотые — он взял её на руки, и ему кажется, что он свою дочку на руках держит! А знаешь, как он без своих детишек соскучился?!

Я так удивилась, когда Бабушка сказала: «…и ему кажется, что он свою дочку на руках держит!», что даже сразу сказать ничего не могу. Потом говорю:

— Бабушка, разве его дочка может быть похожа на Анночку?

— Да не в этом дело, деточка, — расстраивается Бабушка, — просто его младшая дочка тоже маленькая, тоже голубоглазая, светловолосая, милая!

Тут я вспоминаю, как он сказал: «…чистый ангел!» Что же, у него дочка тоже ангел?!

И вдруг Бабушка спрашивает:

— Деточка, а почему ты раненых называешь «забинтованные военные»?

Тут я опять удивляюсь и говорю:

— Потому что они не ранены, а просто забинтованы!

Бабушка руки разводит и спрашивает:

— А зачем их тогда забинтовали, если они не ранены?

— Ну, мало ли почему, — говорю, — мне Мама тоже коленку бинтует, когда я сильно упаду, и руку бинтует, и голову раз бинтовала. Их йодом помазали, забинтовали — они сидят в сквере такие весёлые и совсем не «раненые»!

— А кто же тогда «раненые»? — спрашивает Бабушка.

Ой! Как мне не хочется об этом говорить! Но придётся.

— «Раненые», Бабушка, — говорю, — это у кого пустой рукав, и он его запихивает под ремень, и у кого только одна нога!

— Вот как ты думаешь. — Бабушка головой качает, руки к лицу прижимает и молчит.

Я тоже молчу — так не хочется обо всём этом вспоминать, думать и совсем-совсем не хочется об этом говорить.

— Нет, Деточка, ты ошибаешься, — говорит Бабушка очень серьёзно. — Все, кто сидят в сквере, как ты говоришь «забинтованные военные», все, кто лежат в госпитале, потому что ещё ходить не могут, и те, у кого нет руки или ноги, — это всё раненые и все они защитники отечества и герои!

Бабушка объясняет мне, что такое ГЕРОИ и ОТЕЧЕСТВО, я почти всё поняла и спрашиваю:

— Значит, они защищают наш дом в Москве и Уралмаш тоже?

— Да! — говорит Бабушка. — Они всю нашу страну защищают! А те, у кого нет руки или ноги, — они вдвойне герои, и мы должны ими гордиться и… жалеть их!

Я пошла в комнату, встала у окна и стала думать. Если ты кого-нибудь жалеешь, то ты его не боишься, потому что ты его любишь. И теперь я всех их буду жалеть! Как «гордиться ими», я не знаю. Бабушка будет. А я буду их жалеть!

Папа приехал на один день — я обрадовалась, он всегда рассказывает что-нибудь очень интересное и «не бежит на работу»!

И Папа стал рассказывать про своего папу — он оказался моим Дедушкой! Папа рассказал, что он был очень добрый и талантливый. И он был скрипач. У них дома было, почти как у нас, только наоборот — три брата и одна сестра, только у нас нет брата. И очень часто у них были «музыкальные вечера» — они играли «трио», «квартеты» и «квинтеты» — это три, четыре и пять, в общем, всё понятно и очень интересно!

Дедушка играл на скрипке, Папина сестра — на рояле, оба Папины брата умели играть и на скрипке и на виолончели. А дядя Миша, Папин старший брат, умел играть даже на очень большой виолончели — забыла, как зовут. И если в гостях был какой-нибудь Дедушкин ученик — тогда они играли «квинтет». А Папа тогда был ещё маленький и просто слушал.

Папа сказал, что самый лучший инструмент на свете — это скрипка. Когда на ней хорошо играют, то кажется, что поёт прекрасный женский голос! Мне сразу очень захотелось играть на скрипке — я подумала, что это будет похоже на Бабушкин голос. Я так люблю её голос и её песни! И попросила: «Папа, я тоже хочу играть на скрипке!» Папа говорит: «Здесь ведь есть музыкальная школа, Ёлка учится на рояле, а ты можешь на скрипке».

Папа уехал, а я сказала Маме, что хочу пойти в музыкальную школу учиться на скрипке. Мама покачала головой и сказала: «Не знаю, возьмут ли тебя — ты очень маленькая, ещё нет шести лет!» Я сказала: «Ну и что, я всё умею — читать, считать, писать!» Мама спросила: «А на рояле не хочешь?» Я сказала: «Нет!» — «Хорошо, — пообещала Мама, — попробуем!»

Бабушка привела меня на приёмный экзамен. Сначала мы немножко посидели на стуле в коридоре, потом меня позвали. Я вошла в очень большую и красивую комнату — там были высокие зеркала, рояль, большой стол, за ним сидели строгие и сердитые люди. А одна женщина была не строгая и не сердитая, я ей улыбнулась и сказала: «Здравствуйте!»

Строгая и сердитая села за рояль и спросила меня вдруг добрым голосом:

— Как тебя зовут?

— Нина. — Я очень удивилась, что она добрая.

— Что ты нам споёшь, Ниночка, ведь ты умеешь петь? — И она мне улыбнулась.

— Конечно умею, я спою «Колыбельную».

Они все заулыбались, и женщина начала играть «Колыбельную», но совсем другую, не ту, которую хотела спеть я. И вообще, эту колыбельную я не люблю, потому что там «мама» поёт «мальчику»: «Кто-то вздохнул за стеной, что нам за дело, родной!» Я, когда ещё в Москве это первый раз услышала, мне это сразу не понравилось. И сейчас не нравится! Мне было очень-очень неудобно, но, когда уже надо было вступать, я сказала:

— Извините, пожалуйста, но я хотела спеть совсем другую колыбельную!

Они все очень удивились, и женщина за роялем спросила:

— А какую ты хотела спеть?

Я говорю:

— Я хотела спеть Бабушкину — «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю…»