— Знаю или нет, не важно. Вроде бы пожил уже, — начал против воли наливаться злостью Назаров. — Научился немножко в людях разбираться.

— Да я же с этим и не спорю, Михалыч, — уловив металлические нотки, проскользнувшие в словах начальства, сообразив, что слегка переборщил, хватил лишнего, своевременно сдал назад Кудряшов. — Но все одно это только твое… наше предположение. Пока не проверим досконально…

— Проверить-то, конечно, проверим, — по достоинству оценив реверанс подчиненного, усмехнулся и уже более спокойным голосом продолжил Назаров. — У нас с тобой теперь нет больше никакого другого выхода, как его догонять. А там уже, не знаю как, просьбой или силой, но только батарейки нам вернуть надо в любом случае. Надо обязательно в заповедник сообщить, чтобы подмогу прислали. Не нравится мне совсем вся эта история… Да и за тебя я тревожусь, Боря… Почти трое суток топать до первого кордона с таким ранением… Как ты, кстати?

— Да нормально. Слегка пощипывает, но вполне терпимо.

— Не морозит? Дай-ка лоб пощупаю.

— Да прекрати, Михалыч, — резво отстранился Кудряшов. — Что я тебе — девка малахольная, чтоб меня ощупывать. Сказал же — нормалёк. Значит, так и есть. Тоже мне — нашел ранение…

— Это пока, Боря. Пока. Надеюсь, понимаешь, что в любой момент может у тебя лихорадка начаться? А если прихватит, что я с тобой тогда делать буду? А если начнется нагноение? Я ведь рану твою только стрептоцидом и присыпал да бинтом обмотал. И промедола всего один тюбик остался. Больше ничего обезболивающего.

— Ничего, перекантуюсь. Не беспокойся. Это все мелочи. Да ты же и сам видел — ничего там такого страшного. Кость не зацепило. И даже не сквозной пробой, а только так — с самой краюшки шматок мясца отколупнуло. Считай, из строя он меня не вывел…

— Шматок, шматок… Да если б это дома случилось, то я бы… — по инерции проворчал Назаров, но, поглядев на расплывающуюся в нарочито бодренькой и даже слегка язвительной улыбочке Борину физиономию, оборвал себя на полуслове. Помолчал немного, ощупал внимательным взглядом лежащую под гребнем увала припорошенную снегом, поросшую полынью и густым мохнатым вейником пустую мертвую лощину и перевел тему: — Так ты понял или нет, к чему я все это вел?

— Да понял я, Михалыч. Не дурак. Конечно, понял. Есть вероятность того, что по нас кто-то другой палил. Пусть небольшая, но все же есть. Не буду я с тобою больше спорить. И этот кто-то вполне может и дальше где-то рядом с нами шарахаться…

— Ну вот, наконец-то! И стоило, Боря, такую долгую тягомотину разводить, нервы мне мотать понапрасну?

— Да ты ж меня знаешь, Михалыч, — хохотнул Кудряшов и слегка покривился от резанувшей предплечье боли. — Люблю я поспорить мал-мал. Особенно с тобой. — И, оправившись, начиная, как обычно, ерничать, скорчил покаянную рожицу: — Ну не могу же я сразу со всем согласиться. Не могу. Такой уж, видно, уродился.

— А раз есть такая вероятность, — не принимая предложенного Кудряшовым легкого тона в разговоре, с полной серьезностью утвердил Назаров, — то мы с тобой просто обязаны ее учитывать, если не хотим, конечно, опять на пулю нарваться… Это я и хотел в тебя втемяшить. Хотел, чтоб ты этим проникся как следует.

— Считай, что я проникся, шеф.

— Ну вот и хорошо.

— Да внял я тебе, Михалыч. Точно внял. Вот прямо до кишок проникся. Ну что? Двинули?

— Подожди, Боря, и это еще не все. Готов послушать?

— Слушаю.

— И этот кто-то, если я правильно понимаю, очень не хочет, чтобы мы этого Робин Гуда догоняли. Очень он не хочет, чтобы мы с этим парнем каким-то образом контачили.

— Поясни? Не понял.

— А что тут понимать? Проще пареной репы… Ты же сам заикался, что он убивать нас явно не намеревался. Только попугать.

— А-а, ну, понятно, о чем ты. Согласен. Тогда эта скотина однозначно от нас не отцепится.

— Не отцепится, Боря. Ни за что не отцепится. Уж тут ты будь уверен.

— Да и черт с ним, — сказал Кудряшов и сдвинул брови. — Слушай, Михалыч, а может, вернемся? Возьмем этого варнака в клещи и вальнем его к едрене фене?

— А ты уверен, что он один?

— …

— Вот то-то и оно… И я не уверен.

— Тогда придется его здесь на засидке ждать. Все равно, рано или поздно, на свет вылезет.

— Не можем мы, Боря, ждать…

— Тогда пошли, — нетерпеливо дернул головой Кудряшов. — Не люблю я этих долгих размышлений. И так все ясно как божий день.

— Ну ясно, так ясно, — недовольно покосился на подчиненного Назаров, подумав: «Да ни черта ему не ясно! Да черта лысого ты его переделаешь! Так и свербит у него по-прежнему в одном месте». — Главное, чтобы ты уразумел, что гон закончился. Больше никакой, ни малейшей спешки. Идем теперь с тройной осторожностью. И с постоянной оглядкой.

— Давай уже не повторяться, а, Михалыч?.. Ей-богу, лишнее.

Понемногу начало светать. Под утро ударил легкий колкий морозец, и, распахнув бушлат, распустив молнию на горловине свитера, Славкин с наслаждением всей грудью вдыхал свежий, настоянный на запахах тайги воздух, бьющий в голову, как доброе вино.

После очередного толкового хода в начатой партии настроение его заметно улучшилось. И даже в сон клонить перестало. И таблетки глотать уже стало ни к чему. И без них не штормит, не качает. Вполне сносное самочувствие. На твердую четверочку.

«Судя по тому, как этот зеленый егеришка после моего выстрела ретиво в перекат ушел, — размышлял неспешно и обстоятельно, удобно привалившись спиною к дереву, — а потом еще и достаточно долго молча, без малейшего скулежа, зыркал по сторонам с карабином наизготовку да к тому же вполне браво и осмысленно, я его только слегонца зацепил, слегка ему ручонку поцарапал? Так вроде бы все и вышло, как планировал?.. Ну-ну, посмотрим теперь: дойдет — не дойдет. А нужно будет, и еще добавим для пущей верности… Как бы там ни было, а им теперь без связи, если, конечно, не совсем дураки законченные, одна дорога — назад на хаус. Да побыстрее, вприпрыжку, никуда не заворачивая… А они, скорее всего, сюда с главной усадьбы заповедника приперлись. Больше неоткуда. Не вертолетом же их в такую глухомань закинули? Что-то я в этом очень сильно сомневаюсь — при их-то скудном финансировании?.. А это без малого — сотня верст на прикидку. Не меньше, чем на двое суток гребли. — Подумал, и губы его дрогнули, поползли, растянулись в едкой сардонической улыбочке: — Представляю себе, как эти мудрики гонористые теперь от каждой тени, от каждого куста шарахаться начнут. Да угоришь, наверно, со смеху. Да та еще картинка будет. Ничего, скоро вдоволь потешимся. — Посмотрел на часы и, снова откинувшись спиной на дерево, принял удобное положение. — Ну лады, дам я им еще с полчасика для полной гарантии. Пускай еще побалаболят от души да окончательно придут к какому-то консенсусу. Андрюха все равно еще на месте ночевки копошится. А потому спешить мне совершенно нэ трэба. Ни к чему. Все еще успеется… А может, все же коньячку маленько накатить? Дринькнуть глоточек?.. Да нет. Пожалуй что не буду. Побережем заначку. Еще пригодится. — Прикрыл глаза, посидел с минуту совсем бездумно, безо всяких размышлений, и тут неприятная мыслишка, пришедшая совсем не к месту, кольнула в расслабленных мозгах, выскочила на свет совсем не ко времени, как черт из табакерки: — И как же это Малек тогда, после того мочилова в ските, этих кержаков пришибленных так бездарно проворонить умудрился? Как же он так лопухнулся качественно? Вот же баран бестолковый! А все то же — я, я. Головка от… водомета! Тоже мне еще, блин, — спецы порубежные. Не спецы, а сосунки, говномесы натуральные. Проследили бы тогда надежно этих божьих одуванчиков, и все бы сейчас просто найс было. Не пришлось бы мне теперь втемную за Андрюхой по тайге неделями таскаться в надежде, что он меня к ним когда-нибудь выведет. Уже бы давно загасил и одних, и вторых да где-нибудь за бугром балдел бы, нежился в шезлонге с какой-нибудь сладенькой герлой-шоколадкой на теплом песочке… Д-а-а… Дать бы тебе, Витюша, в рожу, чмо ты болотное. Жаль, что теперь уже такой возможности больше не представится. А не то бы я тебе точно, полканчик ты мой недоделанный, с огромным удовольствием паяльник начистил. — Поиграл желваками, потер кулаки. Сплюнул в сердцах и все же не удержался: отвинтил колпачок на фляжке. Засадил, запустил в нутро добрый весомый глоток. Потянуло повторить, но, хмыкнув, все же благоразумно удержался. Вернул в карман фляжку. — Да пустое ж дело — сейчас об этом думать. После драки, как известно, кулаками не машут. И чего теперь зацикливаться? Дело делать надо… Ну ничего — словесные портреты у меня достаточно полные. И по именам я всех этих ванюток да машуток знаю… Это, естественно, — на самый худой конец. Если уж Андрюха действительно вконец вразнос пойдет, заартачится да на сторону свинтить решит окончательно. Да если я к тому же перед смертушкой ничего путевого из них с дедом выдавить не смогу. Отмолчатся, как лихие кремень-партизаны, что, конечно, тоже маловероятно. Не знаю, как дедок, а у Андрюхи, думаю, — кишка тонка… Да нет. Не должен он ничего такого глупого отчудить. Все равно, в конце концов, попилит к своей Глафирке ненаглядной. Да обязан просто. Помозгует, взвесит все свои дальнейшие безрадостные перспективки, накрутит по тайге с десяток хитрых вензелей да рванет как миленький… Да куда он денется-то — с подводной лодки? Да еще с таким капитальным балластом, как этот его доходяга Семеныч — пенек престарелый?»