И все было бы в порядке, но… Сами полотна! Шеф снял на Монмартре большую студию под скатной черепичной крышей, наскоро привел ее в порядок – и дал указания свозить туда картины. В студии Мод и работала. Очень удобно, никуда не нужно ходить, всё под рукой…

Полотна! Откуда они?..

Не из музеев, даже не из запасников, это девушка поняла быстро. Из частных коллекций? Эксперт Шапталь знала многих любителей, видела их собрания. Значит, если и коллекции, то второго, а то и третьего ряда. Оставалось предположить, что работодатель не поленился навести контакты с самими художниками, причем совершенно неизвестными, ни разу не выставлявшимися на серьезных вернисажах. Огромный труд, если учесть процент «брака». За месяц в студии перебывало несколько сотен картин, отобрать удалось девять десятков.

Нет, не монстры. Но все равно, – странно все это!

Убедив если не черноволосого, то саму себя, девушка хотела уже закрыть папку, когда в дверцу постучали.

За окном – ранние синие сумерки. Пора!

– Уже иду! – крикнула она, но тут дверца с легким стуком открылась.

– Мадемуазель Матильда Верлен? Только, пожалуйста, не надо лишнего шума. Здесь рядом всего равно никого нет.

Не закричала, отступила на шаг.

Бородатый, в расстегнутом черном плаще, шляпа на бровях, тоже черная. Годами под сорок, крепок, на губах – легкая усмешка.

– Мы вас надолго не задержим.

«Мы» – в кемпере уже двое. Второй годами помоложе, поуже в плечах, но тоже в черном. В проеме открытой дверцы, темным силуэтом – третий.

– Добрый вечер, мадемуазель Верлен!

– Д-добрый! – с трудом выговорила она. – Я вообще-то Шапталь.

Бородатый явно удивился.

– Как же так? Я бы на вашем месте гордился. Но не будем спорить. Мы к вам по делу.

…Закричать – не услышат, бежать некуда, из оружия – карандаш и легкий металлический стул. Оставалось одно – тянуть время.

– Кто вы?

– Мы? – крайне удивился бородатый. – Вообще-то мы не существуем. Вечерний мираж! Считайте, что мы вам привиделись.

Шагнул ближе, положил на стол широкую ладонь.

– Рисунки, будьте добры. Те самые, портрет и самолеты. И фотографии – копии, которые вы сняли с полярных снимков. Все это у вас собой, мы знаем точно.

Секунды текли, за открытой дверцей было тихо…

– Никто не придет, – понял ее бородатый. – А если и придут, им же хуже. Мы очень неприятные привидения.

Девушка достала нужную папку, развязала тесемки. Рисунки – один, второй…

– А почему двигателей нет?

– Как это – нет? – Гость явно удивился. – Есть они, только без винтов, это авиация совсем иного типа… И фотографии, пожалуйста.

Еще одна папка… Снимков не жаль, в студии, где она делала копии, остались негативы… Поглядела на гостей. Нет, не остались!

Отдала, попыталась улыбнуться.

– На снимке – вы? Только без бороды?

На этот раз человек в черном явно смутился.

– Что вы, мадемуазель Шапталь! Мне до него – как до неба, он был настоящим героем. Но и герои порой неосторожны…

Забрал фотографии, передал второму, безмолвному, затем полез во внутренний карман плаща.

– За желание сотрудничать – спасибо. Последствий все это иметь не будет, вы ничего не видели: ни рисунков, ни фотографий, ни нас. И с Ростиславом Колчаком никогда не встречались. А вам полагается маленький подарок. Считайте, что это наследство от вашей уважаемой бабушки, Матильды Верлен. Или другой – на ваше усмотрение.

Роза из слоновой кости, застывшая белая пена, чуть пожелтевшая от времени…

Мод хотела возмутиться, запротестовать, закричать. Не успела. Перед глазами заструился холодный лунный огонь, тело куда-то исчезло, перестало биться сердце…

* * *

– Мод! Мо-о-од! Сколько тебя ждать? Ты что, заснула?

Девушка открыла глаза. Оглянулась…

Дверца открыта, на пороге черноволосый Кампо, сама она сидит на стуле, папки лежат ровной стопкой, тесемки завязаны…

– Н-нет. Задумалась просто. Это ты, Арман, виноват. Монстры, монстры… Сейчас!

Взяла со стола брошь из слоновой кости, бабушкину память, нацепила на пиджак.

– Пошли!

7

«Не наш и не ваш» подозвал к себе Лонжу в самом конце рабочего дня, когда уже начало темнеть. Перед этим он распек двух бригадиров и что-то долго выговаривал одному из новеньких, попавших в роту тремя днями ранее.

– Зануда, – прокомментировал Штимме. – Но никого не наказывает, знает, что за вечером ночь приходит. Если позовет, не бойся, отвечай: «так точно» – и все.

Лонжа и не боялся. Подскочил, стал в строевую стойку.

– Рихтер Пауль, эмигрант. Номер…

Покосился на цифры, что на белой нашивке под винкелем.

– Оставьте, – поморщился Карел Домучик. – Если спросят, о чем мы с вами говорили, можете сказать, что получили выговор за сигарету, и что завтра вас переведут на другую работу, кирпичи таскать будет кому… Вам привет от Гроссштойсера. Для ясности: нашими в роте руководит не герр блокфюрер, а я, именно на мне связи с центром.

Лонжа еле заметно пожал плечами.

– Не понимаю о чем вы, герр Домучик. Никакого Гроссштойсера знать не знаю, а кто кем руководит, это уж начальству виднее.

Нарядчик поправил очки, ударил ладонью о тетрадь.

– Если я провокатор, то вы уже пропали, Рихтер. В Плетцензее вам дали некое задание. Почему именно вам, не знаю, но… начальству виднее. Мы проверили: вы действительно жили в США и приехали в Фатерланд совсем недавно. Итак, два вопроса: Плетцензее и Штаты. Что вам поручили?

Взгляд сквозь стеклышки очков был холоден до изморози. Лонжа на миг задумался. Пропал? Не пропал, пока не выболтал.

– Вашему самому главному и скажу. Это по поводу Штатов. Приказ у меня такой, чтобы лично доложиться. А с Плетцензее просто – мне нужен свободный выход из лагеря. Пропуск – и автомобиль. А еще лучше – эсэсовская форма. Сможете?

– Я – нет, – равнодушно бросил Домучик. – Доложу начальству, пусть решает. Но о форме забудьте, «черные» все на виду, опознают сразу. Придумаем что-нибудь другое… И учтите, Рихтер: лгать вы не умеете. Есть такой термин «идеомоторика» – движения мышц, сопровождающие процесс ваших представлений. Если верить вашему лицу, вы меня уже дважды расстреляли. Данное обстоятельство несколько успокаивает, вы – не профессионал. Это не гарантия, но, по крайней мере, соответствует вашей легенде. Идите – и не забудьте меня как следует обругать.

– З-зануда очкастая! – с чувством выдохнул Лонжа, вернувшись к носилкам. Ганс Штимме взглянул сочувственно.