— Чтобы заслужить его доверие.

— Зачем?

— Чтобы узнать наконец правду о том, что здесь произошло. Вы отпускаете мой грех?

После недолгого молчания из темноты прозвучало:

— Кто я такой, чтобы отпускать ваши грехи?

Марк развернулся и уставился на геодца. Тень чернее самой ночи, светящиеся во мраке глаза. Не человек. Чужак.

— Вот именно, святой отец. Мне очень интересно — кто вы такой?

Священник ничуть не смутился:

— Это ваша исповедь, Салливан, или моя?

— А вам не в чем исповедоваться? Хорошо. Тогда объясните мне, какое отношение ваша сказка про Стражей и Звезды имеет к богу Освободителю.

Выражения лица геодца Марк разглядеть не мог, но в голосе Ван Драавена прозвучала насмешка:

— Ну как же, бог Освободитель и есть последняя Звезда. Та Хеспер, Звезда Заката.

— И от чего же он освобождает? От жизни?

Тон геодца сделался вкрадчивым:

— Вы невнимательно слушали мою историю, Салливан. Вам не показалось, что пресловутого Творца тоже стоит кое от чего освободить? В первую очередь от страха?

— Нет, — после краткого раздумья ответил Марк. — Не показалось.

— И очень жаль. Я был лучшего мнения о вашей сообразительности.

Миссионер поднялся с камня и двинулся прочь — туда, где угадывались горбатые домишки поселка. Еще секунда, и он растворился в прибрежном кустарнике.

Марк вновь уставился на реку. Темная, уже растерявшая все краски заката вода катилась к горизонту и там валилась за край. Щетина леса на противоположном берегу слилась с чернильным небом. Над головой плыла огромная, подсвеченная Ригелем туманность, и звезды гасли в ее торжествующем сиянии. Неожиданно Марк ощутил такое одиночество, которого не чувствовал еще нигде, никогда. Вздрогнув, он вытащил ноги из воды, растер онемевшие ступни и встал. Бросив короткий взгляд в том направлении, куда удалился священник, землянин подобрал ботинки и зашагал к палатке.

В следующие дни жара все усиливалась. Каждый вечер горизонт вспухал зарницами. Наиру озабоченно поглядывали на высохший, как солома, сосняк на другом берегу. Желтая хвоя осыпалась с веток. Достаточно одной искры, чтобы полыхнуло. Преодолевая неприязнь, Марк подошел к геодцу и спросил, нормальна ли такая жара для первых месяцев осени. Ван Драавен, который время проводил в основном на крыльце, занимаясь резьбой по дереву, скривился:

— Нет, не нормальна. Сейчас уже должны начинаться дожди.

Одним прекрасным утром Марка разбудил запах гари. Наверное, где-то в подкорке давно засела мысль о пожаре, потому что он, не успев толком продрать глаза, пулей вылетел из палатки. Округу затопили дымные облака. В горле першило от копоти. Землянин уже готов был схватить рюкзак и помчаться к реке, когда с востока подуло. Дым слегка рассеялся, и Марку предстало странное зрелище. Туземцы под предводительством Ван Драавена жгли кустарник. Полоса огня отделила хижины от леса и шла рыжим полукругом. В дыму суетились наиру — кое-где затаптывая горящие ветки, а кое-где подкармливая огонь сушняком.

— Какого черта? — пробормотал Марк и побежал туда, где мелькала черная ряса священника.

Тот, невозмутимый, как брандмейстер на учениях, руководил пожоговыми работами. Он не обернулся на звук торопливых шагов и задыхающийся кашель землянина. Марк схватил геодца за плечо, резко развернул к себе и чуть не свалился в тлеющий куст. Физиономия Ван Драавена была черной, как у негра, только белые глаза сверкали. Лишь спустя мгновение Марк сообразил, что это копоть и сам он сейчас выглядит не лучше.

— Что вам надо, Салливан?

— Вы что, спятили? Вам зарниц мало, так вы сами решили тут все спалить?

Геодец легко стряхнул с плеча руку Марка и постучал согнутым пальцем по лбу:

— Вы голову хоть изредка включаете? Надо убрать кустарник. Если лес загорится и огонь перекинется на кусты, деревня обречена. Куда вы мне тогда предлагаете народ гнать — в воду? Или на скалы, под камни вашего малолетнего дружка? Мы создаем защитную полосу. Отойдите и не мешайтесь под ногами.

Сколь бы ни был геодец противен Марку, но определенный смысл в его словах имелся. Туземцы уже почти затушили пламя, и между лесом и деревней пролегла голая черная полоса. Гореть тут было нечему. Салливан развернулся и зашагал к палатке. Всю дорогу ему казалось, что спину между лопатками сверлит насмешливый взгляд.

Кроме конфуза с пожогом, Салливана преследовали и другие неудачи. Мальчишка послушно являлся к Красному Лбу и брал лекарство, но разговорить его, как в первый день, не удавалось.

Марк вернулся к записям с флэшки. Половина файлов по-прежнему не открывалась. Он только сообразил, что файлы содержат какую-то закодированную аудиозапись, но программа для прослушивания этого формата осталась на комме старого викторианца. Однако кое-что Марку сделать удалось. Он задумался, что объединяет перечисленные в базе данных планеты, и горько сожалел, что не может подключиться к земной сети — через ИНКу проходили только короткие импульсные пакеты сигналов. И все же совсем безоружным в этот бой Марку вступать не пришлось. Под рукой имелся предусмотрительно загруженный на комм планетарный каталог Хейфеца, четвертое исправленное издание. Марк написал коротенькую и простую программу, сортирующую миры Приграничья по нескольким параметрам: масса, наклон оси, удаленность от звезды, эллипсоидность орбиты, расстояние от Земли и прочее. По всему выходило, что, кроме галактического адреса — относительной близости к бете Ориона, Ригелю, — планеты объединяет лишь одно. А именно, намного более мощная по сравнению с земной магнитосфера. Тут Салливан вспомнил пиктограмму и радостно присвистнул. Если у этой кривой и был пик, то как раз там, на пике, лежали Геод и Новая Ямато. Обе планеты выходили из рамок нормального распределения. Их магнитосфера отличалась такой интенсивностью, что больше подошла бы небольшой звезде — скажем, белому карлику. Ученые долго бились над загадкой и в конце концов списали все на деятельность Предтеч.

Эту завиральную теорию Марк слышал еще в школьные годы, и что неудивительно, от Лауры. В детстве она готова была поверить в любую чушь, лишь бы чушь казалась таинственной и красивой. Отсюда, может, и ее временное увлечение апокалиптиками. Когда они с Марком познакомились, девчонка как раз носилась с модной в те годы теорией происхождения Ориона. Мол, созвездие возникло в результате миниатюрной копии Большого Взрыва, и его молодые звезды все еще разлетаются. Когда Марк поинтересовался, откуда в их старушке-галактике взялось сверхплотное вещество, Лаури, не моргнув глазом, заявила, что оно прорвалось из параллельной вселенной. Юный Салливан не сдержал обидного смеха, о чем тут же и пожалел — подружка надулась и не разговаривала с ним больше недели.

Предтечи были не лучше сверхплотного вещества, хотя, конечно, с Геодом и Ямато оставалось много непонятного. Откуда у совсем молодых по галактическим меркам Ригеля и Бетельгейзе взяться планетам, да еще планетам с органической жизнью? Опять же не поддающаяся объяснению мощь магнитосферы, без которой близость огненных гигантов превратила бы поверхность планет в кипящий ад. Все это подкармливало защитников теории искусственного происхождения двух странных небесных тел. Как раз когда Марк сражался за свою диссертацию, по физическому факультету Королевского колледжа поползли слухи об отличной от земной природе времени на Ямато. Сейчас оба мира были закрыты для землян. Если верить щедрым на домыслы любителям сенсаций, на Ямато развилась странная, чуть ли не феодальная цивилизация. О Геоде не знали вообще ничего — кроме, понятно, эсхатологических настроений его обитателей. Впрочем, где еще и ждать апокалипсиса, как не под мерцающим оком Бетельгейзе?