Салливан отвлекся от бесполезных рассуждений и вновь уставился на результат своих трудов. Диаграмма мерцала над панелью комма. Крутящиеся шарики — планеты, рядом с каждой светящимися буквами выведено название. Ямато и Геод высоко вверху. Намного ниже и все же третьей в распределении по интенсивности магнитосферы кружилась бело-синяя малышка Вайолет. Теперь, по крайней мере, понятно, отчего именно ее выбрал старый викторианец. Этнография тут, кажется, действительно была ни при чем.

Ямато, Вайолет. Терра, крутившаяся вокруг желтого карлика Гелиос-5 — практически двойника земного Солнца. И всего в десяти световых годах от Вайолет… Марк пораскинул мозгами и внес в диаграмму еще один параметр — близость к Ригелю. И присвистнул. Все планеты, за исключением Геода, улеглись на аккуратную прямую. Чем ближе к голубому гиганту, тем сильнее магнитосфера с максимумом, приходящимся на Новую Ямато. Что-то в этом есть… Перед глазами мелькнула пиктограмма. Распустившийся белый тюльпан… При чем здесь цветок?

В те дни, прячась от жары в относительной прохладе палатки и корпя над схемами, Марк не раз спрашивал себя — чего он бьется? Не легче ли просто отловить любого туземца, да хоть давешнего рыболова Синкту, болтливого тестя сварливой невестки, и попробовать наложить «узы»? Ничего сложного, минутное дело. Если теория Франческо верна и способности Салливана многократно усилились, Синкту у него будет ловить рыбу прямо посреди деревенской площади. Или отвести его подальше, чтобы не вмешался Ван Драавен…

Ван Драавен. Вот уж кому не стоило знать об опытах старого викторианца.

Останавливали Салливана три вещи.

Первое. Он не слишком доверял записям Паолини. Под конец жизни старик определенно спятил. Марк уже давно не считал, что геодец напрямую расправился с отцом Франческо. Нет, не тот тип. Не стал бы он спихивать викторианца со скалы. Если и сделал что-то, то тишком. Марк так пока и не улучил возможности проверить гербарий миссионера — между тем безумие и галлюцинации идут бок о бок с навязчивыми идеями. Правда, отец Франческо начал свою работу задолго до прибытия на Вайолет, но почему бы не поспособствовать шизофрении природными средствами? Натуропатия — мать наук.

Второе. Сам геодец. Как бы они с Марком ни старались держаться друг от друга подальше, а сталкиваться все же приходилось. Попыток прочесть Ван Драавена землянин больше не делал, но и без этого, если бы Марк заделался оператором, эффект «заглушки» был бы ему обеспечен. Между тем ни тошноты, ни головокружения в присутствии миссионера он не ощущал.

И третье… Третье, в чем Марк боялся признаться себе самому. Сны. Сны, от которых он пробуждался в холодном поту, наполовину вывалившись из спального мешка, скребя скрюченными пальцами днище палатки. Сны о личинке. О тонких ниточках, живых и беспокойных волосках, прорастающих сквозь плоть. О жвалах, жальцах, мандибулах, впивающихся в живое и мягкое. О липком коконе, из которого на свет пробивается… Марк стонал и переворачивался на другой бок, и в лицо ему светила рассеченная пополам луна, и дьявол на пороге церквушки требовал своего… Задохнувшись, викторианец просыпался в уютном чреве палатки и долго еще сидел, обнимая колени, не решался уснуть. Порой он так мучился до рассвета.

Дневная одуряющая жара и отсутствие сна начали сказываться. Реальность плыла. В раскаленные полдневные часы Марк уже не был уверен — то ли это горячий воздух дрожит над скалами, то ли рябит у него в глазах. «Вот так и сходят с ума, — думал он, — сходят с ума и бросаются башкой вниз на камни».

Пытка кончилась неожиданно. И опять все началось с запаха гари.

В эту ночь Марк прометался до утра и заснул только на рассвете. Его не разбудили ни красные солнечные лучи, ни птичий гомон от реки. Он проснулся от криков.

С тяжелой головой выбравшись из палатки, Марк обнаружил, что все наиру столпились на берегу. От леса на противоположной стороне поднимались дымные столбы. Наконец случилось то, что грозило округе уже больше месяца. Пожар. Сосняк занялся от одной из беззвучных вечерних молний. Из черных облаков вырывались птичьи стаи. Марк и не подозревал, что в лесу столько птиц. Треск огня был еще не слышен, но все бежало прочь — землянин видел, как какая-то игольчатая и гребенчатая тварь ростом с теленка бросилась в воду. Трое наиру сорвались с места. Они помчались к хижинам и вынырнули оттуда с длинными копьями. Кажется, тыквенная каша на сегодня отменяется. Марк поморщился. Ему отчего-то противна была мысль об убийстве спасающихся от общего бедствия животных. Однако и у туземцев жизнь несладкая. Мясо есть мясо.

Натянув рубашку, он подошел к берегу. Священник уже торчал там и смотрел в окутанный дымом лес. Выражение лица у него было кислое. Марк встал рядом.

— Огонь не перекинется сюда?

Ван Драавен оглянулся:

— Вряд ли. Река обмелела, но все же не настолько. Разве что ветер переменится и нанесет горящие ветки.

Ветер сильно и ровно дул с севера вдоль речного течения, относя пожар к югу. Там огонь шел полосой, уничтожая все на своем пути.

Оставшиеся туземцы быстро разобрали ведра и принялись — видимо, по распоряжению Ван Драавена — заливать водой тростниковые кровли своих хатенок. Теперь если и упадет на крышу горящий сучок, вспыхнет не сразу.

— Вижу, вы обо всем позаботились, — с мрачным одобрением буркнул Салливан.

Священник скривился еще больше:

— Обо всем позаботиться я, увы, не могу. Я не господь бог и не мать Тереза. Вашему дружку крышка.

Марк замер.

— В смысле?

— В смысле, Нарайя на рассвете отправился в лес проверять силки. Надо же ему кормить матушку, которую вы так чудесно излечили. Ну и… — Замолчав, священник кивнул на лес.

Дым к этому времени повалил гуще. Пожар приближался к реке. Птиц больше не было — все, кто мог, убрались, а оставшиеся сгорели. Ниже по течению туземцы ловили теленка-дикобраза. У скал поток пересекала еще тройка его собратьев. Салливан поднял глаза и увидел на утесе уже привычную черточку. Женщина стояла, вытянув руки к реке. Если она и кричала, то беззвучно.

Марк молча потянул с плеч рубашку.

— Вы куда, Салливан?

Землянин скинул ботинки и шагнул к реке. Его запястье обхватили железные пальцы.

— Вам жизнь надоела?

Марк стряхнул руку священника и ступил в воду.

— Рубашку возьмите, — процедил за спиной Ван Драавен. — Смочите водой и дышите через ткань. Хотя бы не так быстро задохнетесь.

Марк обернулся, и в лицо ему полетел серый комок рубашки.

Река обмелела от засухи настолько, что хоть вброд ее переходи. Марк брел, пока мог, а потом поплыл, рукой придерживая рубаху у лица. Надеть ее он так и не успел. В голове металась нелепая мысль: «Зачем? Из-за бабы на утесе? Из-за собственной растревоженной совести, из-за черной, как гарь, несправедливости? Мальчика лишили веры, отца, матери… а теперь неведомо кто, неведомо кто с зеркальным взглядом геодца и насмешливой улыбкой бога собирается лишить его и жизни. Неужели из-за этого?» Хотелось думать, что нет. Хотелось думать, что мальчишка нужен ему живым, чтобы дать наконец показания против Ван Драавена. Очень хотелось бы так думать…