Опять идти в медицинскую часть – легкие наполнялись немым воем. Саницкой сделали энцефалограмму, но она, как и у Лужницкого, не прислушивалась к бубнящему комментарию врача, разглядывала острые уголки графика на мониторе, выходящие за условную линию; подозревала, что врач советует не заводить детей. Ей было все равно. Константин выглядел растерянным.

Потом попали к врачу-генетику. Генетик оказался совсем юной дамой с хорошей укладкой. Невольно Анастасия вспомнила притязания Светы. Генетик расспрашивала о степени их родства, о фамильных заболеваниях, о семейном устройстве, о детях родственников – не страдают ли алкоголизмом, наркоманией, шизофренией? Анастасия попыталась было отвечать, но муж постоянно перебивал ее, и она замолкла. Оказывается, она ничего не знала о семье. Например, у бабушки – матери Константина – была очень больная сестра: какая-то невротическая болезнь, проявляющаяся в изменениях кожи, сыпи и зуде. Каждый год тетка несколько месяцев проводила в больницах. Остальное время за ней ухаживали две сиделки, которых оплачивал Константин, хотя у тетки был свой сын. Никто так и не узнал, кто отец этого сына. «Неважно, – успокоила врач, – отец племянника с вами в кровном родстве не состоит». Так вот, теткин сын Саша где-то жил один, бедно, с Константином лет шесть как разругался, не общались. А вот бабушке, матери Константина, Саша на каждый день рождения присылал букет роз. Он всю жизнь считал, что его матерью оказалась не та сестра. Бабушка его не переваривала. Жениться он не женился. Если о тетке родственники кое-как заботились, то на двоюродного братца махнули рукой.

– Это очень интересно, но давайте вернемся к теме, – вежливо улыбнулась врач.

Прабабушка, то есть бабушка Константина, страдала циррозом печени, хотя никогда не пила. Но прожила долго. Умерла в восемьдесят два года. Мучилась сама, два поколения измучила, а жила. Жалко ее. Лекарства в то время дефицитом были. Кроме дедушки, у нее детей не было, да и того родила в тридцать семь. Но алкоголизмом и наркоманией никто не страдал.

– Мой отец пил! – вставила Анастасия.

– Твой отец здесь ни при чем! – почему-то зло перебил муж. Тут же, смягчившись, добавил: – Пил он – как все, не больше. В праздник. Кто в праздник не пьет? Ладно, пару раз напивался. Ну да с твоей мамашей не напиться – надо ангелом быть. Инна грызла, грызла его. Такой характер гадкий с детства. В детстве она запирала меня в туалете и уходила гулять. Чтобы я игрушки не разбрасывал. Даже свет не включала. Мы электричество экономили, днем лампочки не палили. Тебя чуть ли не из дому вышвырнула, за столько лет – ни слова. А отец твой – он нормальный мужчина. Купился, что Инна в молодости красавицей была.

– Нет, ведь мама…

– С другой стороны, если ей кажется – помочь кому-то надо, из кожи вон вылезет. Такой характер – цельный. Не скажу, что плохой человек. Но твой отец с ней натерпелся, крутила она им, как хотела. И ты была не подарочек. Ой, не подарочек… Неудивительно, что они развелись. Ты им задала в детстве! Абсолютно кошмарный ребенок.

– Что?! – воскликнули в унисон врач и Настя.

– Что я в детстве? – повторила Настя, смутно припоминая сигаретный дым в нежном возрасте, яд в бутылочке… или это наслаивание воспоминаний, смесь с последующими?..

– Да как тебе сказать, ты в детстве… С детьми всегда нелегко, а ты не то чтобы капризная была… Странная немного. Ты требовала много внимания, а Инна такой образованный человек, у нее свои интересы, ты раздражала ее вечными претензиями. Мама, твоя бабушка, честно скажу, неохотно помогала Инне. Сама родила – сама расхлебывай. Думаю, Нина на внука тоже не захочет смотреть. Семейная традиция. Разорванные связи.

– Если будет внук, – мимоходом заметила генетик. – Решать вам.

И отвернулась к монитору – она заносила что-то в свои таблицы, пока Саницкие говорили. Пальцы прыгали по клавиатуре, Анастасия заметила два золотых кольца, одно очень замысловатое, с изумрудами, другое попроще, светлого золота.

– Прости, – прошептал Константин. – Что-то я разболтался. Прорвало.

– Бывает.

– Я разнервничался, когда потерял тебя сегодня. И потом…

Зашумел принтер. Врач протянула два распечатанных листа. Посмотрев, Анастасия не поняла ничего. Глаза по привычке заволокло слезами, хотя она не расстроилась.

– Заходите еще. На следующих стадиях. Мы сможем сделать максимально точный прогноз. После сканирования, разумеется… Вот направления на анализы.

– Хочу в номер, – прошептала Анастасия.

Шли медленно и устало. Долго.

Номер. Включили свет. Душно, пахло чужим дыханием. Константин открыл окно. Холодный и чистый воздух засквозил от окна к двери.

– Хорошо… Наконец мы без этих… – Анастасия запустила руки в волосы. Пока проветривалось, она ежилась, а потом прикрыла дверь и стала раздеваться. Муж тоже разделся до белья, и они легли в постель.

– Я устала, – пояснила Анастасия, хотя пояснять не было нужды. Они лежали близко, смотрели в потолок, который казался мутным.

– Ничего, – прошептал он ей в ухо. – Вот веришь, все будет хорошо у нас. Все получится.

Она кивнула, он поцеловал ее ухо. Она перевернулась на бок, лицом к нему.

– Ты такой красивый.

– Не говори ерунды. Красивая у нас ты.

Едва ощутимо, медленно соединились их губы. Нежно. Они снова отвернулись друг от друга и смотрели в потолок. В дверь постучали.

– Это кто-то из этих… – Она удержала мужа. – Не надо открывать, полежим просто.

Стук повторялся несколько раз, все настойчивее. Твердо решив не открывать, они лежали неподвижно. Ей стало стыдно при воспоминании о поцелуе со студентом, таком неуместном воспоминании. И о заводе. Ее голова оказалась на плече мужа. Постепенно они растворялись в шорохе дождя, и делалось чище, легче на душе. Будто ничего между ними не было. То лежали долго без звука, то начинали ворочаться в поисках удобного положения, брыкались, толкались и опять замирали. Казалось, в комнате нет никого, ничего из живой природы.

Когда легкость дождя сменилась свинцовой тяжестью?

С какого момента?

Неожиданно: они еще были пропитаны больницей, запахом медикаментов, стерильностью, несовместимой с микрожизнью и сексом, но все равно свинцовая тяжесть давила на живот. Они сдвигались все ближе, ближе, пока не начали безумно целоваться, как не знавшие любви подростки, не размыкаясь: языки почти срослись, заплелись, затягивая друг друга. Она перекатилась на мужа, впадая в сумасшествие от его запаха, уперлась ступнями в быльца кровати, он обхватил ее сзади рукой и сдавил до боли, от которой только усилилось желание; выворачивалась, без цели вырваться, но чтобы не останавливаться, чтобы больше было движения, приятного до извращения. Царапала ногтями, кусала кожу на его плечах, зализывала укусы, заставляла его перевернуться на живот, и лизала спину. Он вырывался, хватал ее, подминал под себя, стремясь в нее. Не торопились, в самой страсти было заложено желание спрятаться от часов, обмануть и задушить. Время растягивалось эластичной лентой, не распадаясь на секунды, раскручивая головокружение по комнате, то включая, то выключая дождь, раскладывая на туманно-радужный спектр свет, разливая свет по обнаженной коже. Лежа, стоя, на столе, на полу, как убегающие звери, то рычащие, то хрипящие, умирая. Всхлипывая, забившиеся в угол.