— Я толком не знаю. Он приходил прямо перед войной, встретиться с моим отцом. Они долго говорили, кажется, о политике. Впрочем, я не помню. Отец сказал потом о нем всего несколько слов: «Сильный человек. Сильный, дерзкий, целеустремленный». Так он сказал. Еще сказал: «Он склонен и умеет нарушать правила. Таких сейчас не любят. Боятся и не любят. Хотя и ценят».

— Я вспомнила! — Таллури вдруг заволновалась, и от волнения у нее даже в горле перехватило. — Это тот военный, что стоял со жрецами перед Университетом!

Подруги не понимали.

— Хозяин виманы «Торнадо»!

Рамичи еще раз вгляделась в рисунок:

— Нет, я не припоминаю. И все же — странное лицо. Необычное.

— Необычное? — Эннея взяла свой рисунок за уголок и притянула к себе, пытаясь углядеть то, что заметила подруга. Через мгновение заключила: — Обычное лицо. Я хочу сказать — обычное для человека, дед которого был альвом.

— Ты шутишь? — ахнула Рамичи, взглядом призывая и Таллури удивиться. — Альвы же — уходящая раса. Их называют теперь «невидимый» народ. Так нам ведущие рассказывали.

Таллури пожала плечами:

— Я практически ничего не знаю об альвах. Только то, что это невероятно древняя раса, одна из первых на Земле, если не самая первая. Я узнала: они когда-то населяли и Гиперборею. Но ушли. Очень давно, еще в старые времена.

— А из Атлантиды, оказывается, нет! — в голосе Рамичи сквозила гордость. Она взяла портрет и стала пристально вглядываться в него, держа руку несколько на отлете. — Подумать только — его дед был альвом!

— А может, отец, — «уточнила» Эннея.

— Можно ли мне оставить себе этот рисунок? — немного смущаясь, попросила Таллури.

— Конечно.

— А это кто? — Рамичи держала последний лист и опять улыбалась. — Я видела ее в Университете. Мы даже раскланивались несколько раз.

Эннея склонилась вместе с ней к портрету странной девушки-птицы: то ли плащ из перьев, то ли руки-крылья, красивое тонкое лицо, острый взгляд, а по губам не понять — улыбка ли на устах или печаль, а может, снисходительное терпение?

— Это наша соседка по университетскому городку, моя подруга Лерлея.

Они проговорили о портретах полночи. И с тех пор часто просили Эннею нарисовать еще кого-нибудь — она никогда не отказывалась. Это стало своеобразной игрой: Эннея рисует, а они угадывают характеры.

…Нагостившись в чудесном поместье, Рамичи уехала в Ур навестить родственников, а Таллури вернулась в Университет.

* * *

В комнату постучали. Таллури подбежала к двери и распахнула ее — на пороге стоял улыбающийся Климий.

— Собирайся, все готово.

— Готово?! Лим, миленький, какой же ты молодец! — от радости она повисла у него на шее. — А я ждала и уже собралась!

Климий мягко отстранился, подхватил ее вещи, и, укрывшись от дождя плащами, они побежали к латуфе.

«Какой Лим хороший! — думала Таллури, перепрыгивая через лужи за спиной ведущего. — Он помогает мне и заботится, как настоящий брат. Чего еще желать? А что не нянчится со мной, как Нэфетис с Рамичи, так ведь у них с братом такие разные характеры! Я все-таки очень люблю моего ведущего!»

Из озорства, нарушая правила, она мысленно «крикнула» Климию:

«Ведущий, ты замечательный! Я тебя очень-очень люблю, как родная сестра самого лучшего на свете брата!»

Сознание Климия было по всем правилам («Вот зануда!») закрыто. Он, конечно же, не отреагировал.

Устраивая ее на сиденье латуфы и поглядывая на небо, озабоченно произнес:

— Фронт уходит. Хорошо бы там, куда я тебя везу, не было дождя, а то вымокнешь. А добираться-то далеко.

Таллури молча потерлась носом о его щеку. Она часто так делала, когда хотела поблагодарить и не хотела сдерживать эмоций. Он привык. Только сказал:

— Ну, хватит ребячиться, надо отправляться.

Земля мягко ушла вниз, чуть качнулась и сразу выровнялась: Климий всегда управлял латуфой неспешно и аккуратно, без рывков и кренов. Чего нельзя было сказать о его брате — Нэфетис любил полихачить: резко набирал высоту, так что пассажиров прижимало к спинкам сидений, качал бортами, закладывал крутые виражи. Климий этого не любил, будучи основательным и рассудительным во всем.

Таллури прильнула к иллюминатору: зрелище плывущей под ними земли никогда, с первого полета и до сих пор, не оставляло ее равнодушной.

— Как всегда? — не поворачиваясь к ней, громко спросил Климий, перекрывая гул заработавшего мотора.

— Конечно!

«Как всегда» — это значило: сделать несколько кругов над Городом, над самыми красивыми местами — вокруг Университета, над окружным городским каналом, над ипподромом, над храмами, кольцом окружающими Дворец императора, над Храмом Бога Единого, над блестящим круглым куполом Главного энергоцентра и только затем — к Трассе.

— Насмотрелась? — Климий специально для Таллури вел латуфу не спеша.

— Как всегда — и да, и нет! — под ними потянулась главная Трасса, здесь не было уже ничего интересного, и она откинулась на сиденье.

Климий чуть снизился и влился в общий поток.

— Скажи заранее, где приземлиться, здесь же не очень далеко, судя по твоим описаниям, — напомнил ведущий.

— Да-да, я помню.

Латуфа — не лошадь Ечи, и через полчаса Таллури уже видела близкие горы и тот самый лес. Отчасти по памяти, отчасти интуитивно она определила — вон там, у самой кромки леса, где валуны у трассы лежат несколько необычно, а вдали виднеется небольшая деревня и расстилаются поля, там-то и надо остановиться.

Дождь кончился, но небо еще хмурилось, и Климий за— ставил ее напялить непросохший и оттого тяжелый плащ. Подумав, рассудительно сказал:

— Вот что. Будет разумно, если в течение суток наше с тобой сознание будет открыто для взаимных сообщений. На случай, если что-нибудь случиться или ты не найдешь Энгиуса. Также ты сообщишь мне, что добралась до места и когда тебя забрать обратно. Если в течение суток телепатемы не будет, я вернусь и буду ждать на этом самом месте.

Сдержанно попрощался и улетел. Таллури провожала его взглядом до тех пор, пока старенькая студенческая латуфа не скрылась за горизонтом.

Мощеную дорогу Таллури одолела довольно быстро и легко нашла по-прежнему малоприметную тропу, что вела в лес, и дальше — к подножию горы. А вот с самой тропой не заладилось: на ближайшей же поляне Таллури запуталась и не могла разобрать, куда идти дальше. Перепробовав все способы поиска, проплутав около часа и не найдя выхода с поляны, она уже всерьез подумывала телепатировать Климию и вернуться на Трассу, когда вдруг ей пришла замечательная мысль — «позвать» Ечи. Таллури села, прислонившись спиной к сосне, и обратила к Ечи мысленный зов. «Если в течение трех часов лошадь не появится, отправлюсь обратно», — устало решила она.