– Не спешите с выводами, – урезонил он меня. – После женитьбы великого князя на Елене Глинской прошел год, второй, третий, а долгожданного наследника все нет. Глинские понимают, что в случае, если Елена останется бездетной, ее также может постигнуть судьба Соломонии Сабуровой, а им грозит падение, ссылка. И только на пятый год, 25 августа 1530 года, у Василия Третьего наконец-то появляется долгожданный наследник – будущий царь Иван Васильевич Грозный. Своеобразно на это событие откликнулся летописец, – опять потянулся Пташников к книге на столе, мрачным голосом прочитал: «Внезапну бысть гром страшен зело и блистанию молнину бывшу по всей области державы их, яко основанию земли поколебатися; и мнози по окрестным градам начати дивитися таковому страшному грому».

– В любом случае, как бы природа не прореагировала на появление у Елены Глинской ребенка, Василий Третий наверняка радовался рождению наследника, – заметил я.

Пташников сказал так удрученно, словно речь шла о современнике:

– Долго радоваться ему не довелось – через три года, в ночь на 4 декабря 1533 года, Василий Третий скончался от язвы на бедре. Вот как его заболевание описал летописец: «Явися у него мала болячка на левой стороне на стегне на сгибе, близ нужного места з булавочную голову, верху же у нея несть, ни гною в ней несть же, а сама багрова».

– Похоже, вы считаете, Василий Третий умер не своей смертью? – прямо спросил я Пташникова.

– Тут есть о чем подумать, – не сразу ответил краевед. Когда болячка на бедре великого князя прорвалась, из нее, по сообщению того же летописца, вышло гноя больше таза. Я узнавал у врачей – это вполне возможно при искусственном заражении каким-нибудь сильным ядом. В связи с этим возникает еще один вопрос – был ли Василий Третий отцом Ивана Грозного?

Должен признаться, я был озадачен таким поворотом. Спросил краеведа, есть ли, кроме скоропостижной смерти Василия Третьего, другие серьезные основания выдвигать подобное предположение.

– Еще в те далекие времена распространились слухи, что Иван Грозный – сын одного из фаворитов Елены Глинской Ивана Оболенского. Исключать такую вероятность нельзя – эта женщина происходила из рода потомственных авантюристов, а рождение наследника было ее последней картой. Тем более что народ продолжал говорить о Соломонии Сабуровой, сочувствовать ссыльной княгине. О ее жизни в Рождественском монастыре летописец так писал: «Мнози от вельмож и от сродник си и княгини и болярыни нача приходити к ней посещения роди и мнози слезы проливаху зрящу на ню». Это и заставило Василия Третьего из Рождественского монастыря Москвы перевести бывшую супругу в Покровский монастырь Суздаля, подальше от глаз людских и их сострадания к бывшей великой княгине. Ясно, как все это переживала Елена Глинская. Ради того, чтобы заполучить ребенка, она готова была пойти на что угодно, на любое преступление. Интересно, что после рождения сына и смерти Василия Третьего она бросила своего родственника Михаила Глинского в тюрьму, где он и умер. Возможно, Елена Глинская потому его и погубила, что он слишком много знал, в том числе – об отце Грозного, о Соломонии Сабуровой, а возможно, и о судьбе ее сына. Кстати, вы бывали когда-нибудь в Суздале? – спросил меня краевед.

– Как-то не приходилось.

Услышав мой ответ, Пташников даже рассердился:

– Нельзя считать себя культурным человеком, не побывав в Суздале хоть раз в жизни! На следующей неделе туда едут сотрудники нашего музея. Я могу похлопотать, чтобы они взяли вас с собой. Попробуйте сами разобраться, был ли сын у Соломонии или нет. Потом мне будет интересно узнать ваше мнение.

Предложение краеведа показалось мне заманчивым, а когда появляется желание сделать какой-то шаг, то сразу находится масса доводов в его пользу. А главный из них состоял в том, что после разговора с Пташниковым я понял: тайна Соломонии Сабуровой не оставит меня в покое до тех пор, пока я сам не попытаюсь ее разгадать.

Был и еще один веский довод в пользу этой поездки – я вспомнил сообщение Ниткина, что Окладин интересовался в Александровском кремле соборами, построенными, по убеждению историка, неизвестным зодчим, который позднее оказался в Суздале, куда была сослана Соломония Сабурова. Вроде бы не к месту историк вспомнил Соломонию и в электричке. Случайно ли это? Не связан ли его интерес каким-то непонятным образом с делом чернобородого?

Короче говоря, я согласился с предложением краеведа и через неделю отправился в Суздаль.

Впервые увидев этот древний город, превратившийся в тихий районный центр Владимирской области, я убедился в правоте Пташникова, что здесь хотя бы однажды, но побывать надо обязательно.

Суздаль меня буквально очаровал, чудесным образом представил мне наше далекое прошлое. Каждый монастырь, каждая церквушка подолгу не отпускали от себя, заставляя молитвенно любоваться своей красотой.

Но не только мастерство русских зодчих, имена которых в большинстве своем не сохранились, изумляло меня здесь. Я никак не мог понять, как вся эта красота уцелела до наших дней, когда у нее было столько врагов?! Не в заштатном районном городке, а в самой столице бездумно уничтожали такие памятники, что до сих пор диву даемся, как это могло произойти с нами.

Мне повезло – на ночь нашу группу после экскурсии по городу направили в гостиницу, находившуюся на территории того самого Покровского монастыря, где была заточена Соломония Сабурова.

Белую лилию на зеленом листе напомнил мне сияющий белизной монастырь посреди изумрудной луговины – таким я увидел его, когда из автобуса мы вышли на высокий берег реки Каменки.

Ощущение необычности этого места, превращенного в тюрьму для высокородных пленниц, не покинуло меня и на территории монастыря, куда мы вошли через древние Святые ворота.

Поужинав в ресторане, под который была приспособлена монастырская трапезная, мы, устав от долгой дороги, разошлись по номерам гостиницы, перестроенной из бывшей богадельни.

Мой сосед по номеру быстро заснул, а я опять и опять вспоминал рассказ Пташникова о Соломонии Сабуровой, сопоставляя и взвешивая названные им факты, предположения.

Убедившись, что сна нет ни в одном глазу, я решил выйти из гостиницы и прогуляться на свежем воздухе.

Ночь выдалась прохладная и туманная, фонарь на столбе освещал Покровский собор, в подклете которого была захоронена Соломония Сабурова. На темной двери, закрывающей вход в подклет, висел черный замок.

Несмотря на былое назначение – быть усыпальницей знатных ссыльных монахинь – Покровский собор даже сейчас, ночью, не производил впечатления тягостного, печального. Он словно бы возносился над землей, вызывая чувство поэтической приподнятости.

Я медленно шел по дорожке возле собора и неожиданно увидел, как в окнах крытого перехода, соединяющего собор с шатровой колокольней, движется огонек свечи.

Я остановился – и огонек замер, словно человек со свечой испугался, что его заметят.