Приняв душ и сварив себе четыре яйца вкрутую, Максимус позавтракал (пообедал?) и решил ехать. Куда-нибудь. Попавшийся на глаза глянцевый журнал рассказал о памятниках российской древности на расстоянии двух-трёх часов езды. Вот только сначала надо было найти брошенную вчера машину.

Максимус оделся, вышел и поймал такси до центра. Свой автомобиль он обнаружил на том самом месте, недалеко от бара «Трибунал», где оставил его накануне. Его не тронули ни воры, ни хулиганы, ни эвакуатор. Это был хороший знак. И Семипятницкий отправился на Север.

Мурманское шоссе начинается сразу от Весёлого посёлка. На выезде путника провожают циклопические рекламные щиты «Мега Март», дальше идёт широкая трасса, со встречными полосами, разделёнными лесополосой. Но только до Синявино. Та дорога, которая ведёт в направлении Мурманска за Синявином, плохо подходит на роль трассы федерального значения. Ещё хуже, чем та ниточка на бёдрах стриптизёрши – на роль трусов. Узкая, всего по одной полосе в каждую сторону, без разметки. Полотно кошмарное, в выбоинах. Максимус держал руль, вздрагивая всякий раз, когда на расстоянии вытянутой руки проносилась встречная фура, и думал о том, что эта транспортная артерия – единственная жилка, соединяющая Центральную Россию с целой областью. Есть ещё железная дорога и морской порт, замерзающий на зиму. И всё. С учётом высоких железнодорожных тарифов можно понять, что снабжение Мурманской области осуществляется в основном автотранспортом, по этой раздолбанной и узкой дороге. А сколько ещё в России таких регионов, практически отрезанных от столиц! И никому нет дела. Пока не поднимут бунт за отделение либо соседи не начнут приглядываться слишком откровенно. Помнится, президент не захотел отдавать чухонцам лишней деревеньки, предложил взамен дохлого осла уши. А тут целая область. Да так ли она нужна? Если нужна – можно было хотя бы дорогу нормальную проложить.

Ведь это только на карте вся страна целая, купная, закрашена одним цветом. А земля – она не карта, она из лесов да рек, из полей да оврагов. И чтобы одна местность соединялась с другой, нужна дорога.

Несколько веков назад люди на равнине селились вдоль рек, в основном потому, что реки и были дорогами из одного мира в другой. По дремучему лесу или пустой степи много не попутешествуешь, особенно если надо везти товар для обмена.

Как это делали варяги, разбойники и торговцы, давшие начало русскому государству. Если верить норманнской теории.

Семипятницкий не собирался ехать до самого Мурманска. Конечной целью своей поездки он наметил село Старая Ладога – первую столицу России, место, откуда варяги начали свою экспансию на Среднеевропейскую возвышенность. Он хотел увидеть эти ландшафты, почувствовать то же, что чувствовали века назад пассионарные авантюристы-норманны. Отмотать историю страны к нулевой отметке. Чтобы понять, как же так стало и почему.

Дорога была долгой. Вдоль дороги было пусто. Семипятницкий вспомнил фразу из путеводителя для иностранных туристов: «Около 10 % территории России заселены очень плотно, ещё 20 % относительно цивилизованы, а 70 % – virgin land». Целина, если по-русски. Земля-девочка. Ой, девочка ли? Как бы не горькая вдова, потаскуха…

Для чего и зачем нам эти пространства? Ни для чего и незачем, они лишь помеха, мы стыдливо и спешно пересекаем их, путешествуя из одного оазиса деятельной жизни в другой. Поистине, если бы Москва стояла ближе к Санкт-Петербургу, а Ростов-на-Дону к Москве, да Новосибирск под боком – от этого уклад и правление только выиграли бы. Не зря русский царь продал Аляску за пару стеклянных бус: понимал, что пупок развяжется.

Да, в больших городах за каждый метр до крови бьются, уплотняют застройку, дома строят всё выше и выше, уже воздух захватывают, кто сколько сможет, до самого неба. А по долгой Руси растут и множатся только кладбища да пустоши. Закрой ладонью три-пять городов, и вся Россия – одна большая пустошь.

А что наверху – то и внизу, что снаружи – то и внутри. Над выгоревшей землёй – пустое бесцветное небо. И внутри сердца только алчная и убогая пустота.

Пустошь… Слово это запало в голову Семипятницкого и обдумывалось им на все лады. Ведь какое это правильное древнее слово! Именно пустошь, не пустота. В пустоте есть что-то культурно-буддист-ское, это вакуум и постмодернистский изыск. А пустошь – она исконна. Она как языческое божество. Мокошь… Пустошь… Божество пустоты.

И потом, пустота – это просто пустота. Она и была пустотой, изначально. Перманентно ею же и остаётся. Пустота – это холодная безысходность. Мудрая, как китаец или индус. Вечная и безразличная.

Пустошь же не такова. Она тепла и печальна! В ней былое, минувшее. Пустошью зовут место, где колосились хлеба, стояли крепкие дворы, сады разрастались. А теперь вот погорело всё, высохло, заросло бурьяном, покинуто, брошено. Лишь старый алкоголик ковыряет зачем-то бугорок: то ли вдруг решил посадить подсолнух, то ли сдохшего пса закопать.

Или пустыня. Тоже не то. Это песок, ветра, белая верблюдица везёт Пророка, мир Ему, из Мекки в Медину или из Медины в Мекку, в общем, везёт Пророка, а с Ним спасение человечеству.

Может, плохо, что земля пуста, но пустое нужно, потому что пустое – это то, что может вместить. Но и пустое у каждого своё.

Для китайца весь мир – пустота. Дольче с габаной ли на штаны пошитые в подвале наклеить, с «тойоты» ли дизайн одноразового автомобиля слизать – нет ничего святого. Все есть пустота, и пустота – это дао. Пустота – внутренняя сущность вещей. Алю-бая форма – это только наклейка на пустоте, предопределяющая восприятие для наших обманчивых чувств. И какой тут может быть копирайт, какая в жопу защита товарных знаков?

Для араба весь мир пустыня. И похер ему, что здесь вообще-то живут люди, которые понастроили города и проложили дороги, имеют то, что они считают цивилизацией и культурой. Все дикари, язычники, а араб один едет, красивый, на белой верблюдице, с мешком нефтеденег в одной руке и автоматом Калашникова в другой, везёт учение Пророка, мир Ему, либо спасительную смерть, на выбор, блуждающим во тьме неверным.

Европеец, тот пустоты не любит. Он её застроит, разметит, поделит, занесёт в кадастры, и глядишь – вроде уже и не пустота! Хотя пустота ведь. Всё равно пустота.

Ну а русский, тот, если где живёт, значит, там пустошь. Пустошь – естественный ландшафт российского народа. И любой иной ландшафт скоро под ним превращается в любезную сердцу пустошь. Даже в квартире можно такую пустошь устроить.

Потому что сидя на пустоши так натурально получается размышлять о тщете.

Вот они, обломки империй, былая слава царств, а теперь что? Тщета! Из пустоши вышли, в пустошь войдём, пустые изнутри и снаружи.

Тут, казалось бы, надо задуматься об освобождении из пут материального мира, но для этого нужна пустота. А на пустоши сидя думаешь: что все пути? Ходили многие да посрывались, упали в пропасть. Та же тщета!

А «если в пропасть не пасть, всё равно – умирать от отравы»[112]. И наливает себе отраву в стакан. Всё есть путь, всё дао, вот и стакан – дао по-русски. И пьёт отраву. И мнит себя бредущим по бриллиантовым дорогам, а потом срывающимся в чёрную пропасть…