Смерть его супруги принесла небольшое наследство. Мадам Амели высказала предположение, что было бы и предусмотрительным, и гражданственным жестом вложить его в строительство бань. Муниципалитет для привлечения интереса придумал план наподобие итальянской лотореи. Необходимая сумма была разделена на сорок равных паев; каждый пайщик должен был быть старше тридцати лет. Проценты предполагалось начислять из расчета двух с половиной в год, а после смерти пайщика проценты его пая будут разделены между остающимися пайщиками. Бесхитростные арифметические подсчеты рождали бесхитростный соблазн: последний еще живой пайщик после тридцати девяти смертей и до собственной будет ежегодно получать проценты в сумме, равной его исходному вкладу. Паи будут ликвидированы со смертью заключительного пайщика, и капитал возвращен законным наследникам сорока вкладчиков.

Когда мадам Амели в первый раз сообщила про эти условия своему мужу, он засомневался.

— А вы не думаете, моя дорогая, что это может пробудить былую страсть моего отца?

— Ну, едва ли это назовешь азартной игрой, если самая возможность проигрыша исключена.

— Однако это обычный довод игроков.

Делакур одобрил совет снохи и неусыпно следил за продвижением подписки. Едва утверждался новый вкладчик, как он заносил в записную книжку его фамилию, прибавляя дату рождения и общие сведения о его здоровье, внешнем виде и генеалогии. Когда землевладелец пятнадцатью годами старше него внес вклад, Делакур повеселел практически впервые после смерти жены. Несколько недель спустя после того, как список был заполнен, он написал остальным тридцати девяти вкладчикам, предлагая, поскольку все они теперь как бы состоят в одном полку, выбрать какую-нибудь общую отличительную эмблему вроде ленточки в петлице. Еще он предложил учредить ежегодный ужин для пайщиков (он чуть было не написал «еще живых»).

Мало кто благосклонно взглянул на эти предложения, некоторые даже не соблаговолили ответить, но Делакур продолжал смотреть на своих собратьев-пайщиков как на товарищей по оружию. Если он встречал кого-нибудь из них на улице, то тепло его приветствовал, осведомлялся о его здравии и обменивался несколькими словами о том о сем, может быть, о холере. Со своим другом Лагранжем, еще одним пайщиком, он коротал часы в Cafe Anglais[17], оценивая жизни остальных тридцати восьми с точки зрения страховой статистики — такую новую он изобрел игру.

Муниципальные бани еще не открылись, когда скончался первый пайщик. На семейном ужине Жан-Этьен предложил тост в память сверхоптимистичного, а ныне оплакиваемого старца семидесяти с лишним лет. Попозже он достал записную книжку, поставил дату с соответствующей пометкой, а затем провел снизу длинную черную черту.

Мадам Амели указала мужу на веселое настроение его отца, которое показалось ей неуместным.

— Смерть в целом — его друг, — ответил Шарль. — Врагом, по-видимому, положено считать только его собственную смерть.

Мадам Амели на секунду прикинула, были ли эти слова философской истиной или же избитой банальностью. По натуре она была благожелательной, и ее не слишком тревожила суть мнений мужа. Ее скорее заботила манера, в какой он их излагал, все более приближавшаяся к отцовской.

Вместе с внушительным гравированным сертификатом, фиксировавшим их вклад, пайщики получили еще и право пользоваться банями бесплатно «на полный период паевого взноса». Предполагалось, что мало кто пожелает использовать это право, поскольку тот, кто был настолько богат, чтобы сделать взнос, безусловно, был достаточно богат, чтобы иметь собственную ванну. Но Делакур завел обыкновение осуществлять свое право еженедельно, а потом и ежедневно. Некоторые усмотрели тут злоупотребление щедростью муниципалитета, но Делакура это не трогало. Его дни теперь следовали строгому распорядку. Он вставал рано, съедал один тот или иной фрукт, выпивал два стакана воды и три часа гулял. Затем посещал бани, где вскоре перезнакомился со всем обслуживающим персоналом; как пайщику ему полагалось специальное полотенце для эксклюзивного пользования. Затем он направлялся в Cafe Anglais, где обсуждал злободневные новости со своим другом Лагранжем. Злободневные новости для Делакура за крайне редкими исключениями исчерпывались двумя: потенциальные сокращения списка пайщиков и халатность муниципалитета в применении различных законов. Так, по его мнению, недостаточно разъяснялась шкала вознаграждения за истребление волков: 25 франков за беременную волчицу, 18 франков за небеременную волчицу, 12 франков за взрослого волка, 6 франков за волчонка с выплатой указанных сумм в течение недели после представления необходимых доказательств.

Лагранж, чей склад ума был более созерцательным, нежели теоретическим, взвесил это обвинение.

— Тем не менее я что-то не слышал, — мягко возразил он, — чтобы кто-то за последние полтора года вообще видел волка.

— Тем больше причин побудить население к бдительности.

Затем Делакур обличил отсутствие тщательности при проверке вина на фальсифицирование, и ее недостаточную частоту. Согласно статье 28 закона от 19-го июля 1791 года, все еще действующего, штраф до 1000 франков и тюремное заключение сроком до одного года положены тем, кто добавляет окись свинца, рыбий клей, вытяжку кампешевого дерева или иные вредные вещества в вино, которое они продают.

— Но ты же пьешь только воду, — указал Лагранж. Он поднял собственный стакан и прищурился на вино в нем. — Кроме того, если здешний хозяин попробует что-нибудь эдакое, число пайщиков может удачно подсократиться…

— Я не намерен выиграть таким способом.

Лагранжа встревожила жесткость его друга.

— Выиграть, — повторил он. — Но ведь выиграть — если ты называешь это выигрышем — ты можешь только через мою смерть.

— О ней я буду сожалеть, — сказал Делакур, видимо, неспособный допустить мысль о каком-нибудь другом исходе. Из Cafe Anglais он возвращался домой и читал трактаты по физиологии и диетам. За двадцать минут до ужина он отрезал себе свежий кусок коры. Пока остальные поедали свои укорачивающие жизнь смеси, он громко рассуждал о разных угрозах здоровью и о прискорбных помехах человеческому бессмертию.

Помехи эти мало-помалу сокращали первоначальный список сорока пайщиков. С каждой смертью приятная уверенность Делакура возрастала, а также — и строгость режима, который он себе назначил. Упражнения, диета, сон, упорядоченность, трезвость, ученые занятия. Один трактат по физиологии указал — завуалировано, с внезапными взрывами латыни, — что надежным признаком здоровья у мужчины служит частота, с какой он вступает в половое общение. Полное воздержание и неограниченные излишества равно потенциально опасны, хотя и не так, как некоторые способы, связанные с воздержанием. Однако умеренная регулярность — например, заведомо один раз в неделю — определялась как оздоровительная.

Убедившись в этой необходимости, Делакур принес извинения своей покойной супруге, договорился с одной из горничных в банях и начал посещать ее раз в неделю. Она была благодарна за деньги, которые он оставлял, и, решительно положив конец изъявлениям привязанности, он начал с удовольствием предвкушать их встречи. Он предвкушал, как после смерти тридцать девятого пайщика даст ей сто франков, или несколько меньше, в знак признания ее продлевающих жизнь услуг.