Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Размечтался!
— Вот именно! — горько вздохнул Турецкий и закурил. — Вон сколько материала собрано за восемь лет активной деятельности господина фармацевта, — он потряс папками. — И что? И ничего. Нынче дали команду собирать камни, а завтра дадут отмашку разбрасывать. Дым из трубы, пельмени разлепить, дрова в исходное… Разве не проходили мы этого раньше? С делом Аэрофлота? С другими громкими делами? Надоело так работать, Костя!
— Опять двадцать пять! Налей себе еще стопку, глядишь, полегчает. А у меня еще есть, мне много нельзя.
— Где ж здесь много-то? Ты и тридцати граммов еще не осилил.
— Больше и не нужно. Моя норма теперь такая. Я вот лучше еще «Чайковского» себе налью. А ты на меня не смотри. Ты молодой и здоровый. Ну давай!
Они выпили, взяли по бутерброду.
— Вода камень точит, есть ведь и такая народная мудрость, — задумчиво произнес Меркулов, прихлебывая чай. — Во всяком случае, мы должны делать свою работу. Как говорится, делай что должен — и будь что будет. А что за ним числится? Какое имущество?
— О, наш герой роскоши не чурается. Живет на широкую ногу. Несколько лет тому начал строительство на Рублевке. Шестьдесят соток землицы оттяпал. Выстроил целый дворец в итальянском стиле. Еще один участок присмотрел. Это уже под Питером, в Комарове.
— И что? Сторговались?
— Вроде сторговались. Это, как ты понимаешь, материал свежий — газетные публикации. Но газеты серьезные. Что там еще за ним на сегодняшний день числится — будем проверять. С налоговиками я связался. А девочка-то не зря на Муравьева руку подняла, — без паузы произнес Турецкий.
— Какая девочка? — не включился Меркулов.
— Революционерка. Дарья Устюгова.
— A-а. Ты с ней беседовал?
— А как же! Неужели я не воспользуюсь случаем побывать в СИЗО? Тем более женском? Да это любимое мною времяпрепровождение!
— И как она тебе?
— Хорошая девочка из хорошей семьи. Дед у нее замечательный, как она сама говорит. Академик Бобровников. Физик такой был. Может, ты о нем слышал? Не помнишь?
— Почему — был? Он и сейчас есть. И даже письмо мне написал. Где о себе и напомнил.
— Что ты говоришь? — изумился Турецкий. — Что за письмо?
— Если хочешь, прочти.
Меркулов протянул Турецкому конверт. Тот извлек лист бумаги с набранным на компьютере текстом.
«05.01.05 г. Санкт-Петербург.
Уважаемый Константин Дмитриевич! Извините за беспокойство, за то, что отвлекаю Вас от безусловно важных дел. Я понимаю, как дорого Ваше время, так как сам всегда дорожил каждой минутой, стараясь отдать все силы и все мгновения своей жизни служению Родине. Было бы неуместно и неучтиво распространяться о себе. Вы можете навести необходимые справки, — я всю жизнь был открытым и публичным человеком. Многие достойные люди могут стать моими поручителями. Пишу это потому, что выступаю в данный момент в роли просителя.
В канун Нового года в вашем ведомстве был испорчен праздник. Был совершен противоправный, противозаконный поступок. И мне очень больно сознавать, что этот поступок совершила моя внучка, Дарья Дмитриевна Устюгова.
Не хочу объяснять мотивов этой акции, надеюсь, следствие и суд разберутся во всем, примут во внимание все «за» и «против». Я же обращаюсь с нижайшей просьбой: изменить Даше меру пресечения на подписку о невыезде. Я только что потерял жену, мои дети — дочь и сын — погибли в автокатастрофе. Смерть супруги, с которой мы прожили более полувека, сломила меня. Я остался один, мне восемьдесят лет, и, поверьте, я нуждаюсь в уходе. Я готов переехать в Москву на время проведения предварительного следствия. Я отвечаю собственной честью за то, что Даша будет находиться при мне неотлучно и ни в каких экстремистских выходках более принимать участия не будет. Суд определит меру наказания, но, до того как моя внучка, моя девочка, отправится отбывать его, прошу Вас дать мне возможность побыть с нею. Кто знает, дождусь ли я ее возвращения из мест лишения свободы? Чувствую, что нет.
Понимаю, что мое письмо носит частный характер. Адвокат уже подал ходатайство следователю. Но и опасаюсь, что следствие нацелено на максимальную строгость в отношении Дарьи как члена партии социалистов. Вы — человек весьма уважаемый и авторитетный, — как мне кажется, могли бы повлиять на решение вопроса. Я надеюсь, Вы понимаете, что мотивом хулиганской выходки Даши является обостренное чувство справедливости чистой девочки с незапятнанной совестью. У вас не будет оснований опасаться, что моя внучка злоупотребит доверием следственных органов.
Она человек чести. Я тоже.
Р. S. И не удивляйтесь, что я, незнакомый Вам человек, обращаюсь за помощью именно к Вам.
Москва — город маленький. Молва о достойном уважения служителе Закона расходится куда дальше ее границ. Очень надеюсь на Вашу помощь.
С наилучшими пожеланиями, Юрий Петрович Бобровников».
Турецкий отложил листок.
— Да, сильно написано. А почему именно тебе адресовано все же? — ревниво произнес он. — У нас в прокуратуре много порядочных людей с активной жизненной позицией…
— Например, Сан Борисыч Турецкий, — усмехнулся Меркулов.
— Ну… В том числе и я, не буду лгать, мне это несвойственно. Почему тебе-то?
— Я пытался на этапе следствия повлиять на судьбу ее соратников. Тех, что еще летом устроили погром.
— Я бы им, честно говоря, всем по медали выдал. За отвагу. И что? Что твое вмешательство?
— Как видишь, не помогло. Спецслужбы как с цепи сорвались. Но видимо, кто-то кому-то что-то обо мне рассказал. Вот академик и обратился ко мне, а не к самой яркой звезде Генеральной прокуратуры «важняку» Турецкому. Так ты не завидуй. Давай помоги девушке. Повлияй на следствие в лице следователя Чистопятова… Или Белоногова? Вот черт, запамятовал…
— Я и сам не помню. Нужно в протоколе допроса посмотреть. Ладно, чего уж я буду вмешиваться? Кто я академику? Никто и звать никак. Давай попробуй ты. Повлияй на следствие, выпусти девушку. Временно, правда. А уж если у тебя не получится, я, так и быть, подключусь.
— Ну и нахал же ты, Саня! — рассмеялся Меркулов.
— Зато какой обаятельный! — в тридцать два белоснежных зуба улыбался Турецкий.
— Ладно, Санечка, не будем перья распускать, не перед кем. Мы-то друг другу цену и так знаем, ее преувеличить трудно.
— Совершенно согласен, — кивнул Турецкий. — Ты, да я, да Грязнов Слава — вот она, слава Отечества! — с самым серьезным видом произнес Турецкий. Мужчины переглянулись и рассмеялись.
— А где наш Грязнов? — поинтересовался Меркулов. — Почему твой верный друг не коротает с тобой длинные выходные?
— А он их с Гоголевым коротает.
— С кем?
