— Я вам никогда не вру!

— Да? — скептически изгибает бровь. — Ты обезболивающее так и не выпила?

— Да выпила я! Не помогает оно!

Получилось резче, чем хотелось бы. Ну ещё поори на него. Он же, видимо, виноват, что тебе плохо. Всеволод Алексеевич качает головой, убирает планшет и встаёт. Сашка провожает его взглядом. Обиделся? Ну и правильно сделал. Он уходит из комнаты, а Сашка пытается собраться силами, чтобы встать и пойти извиниться. Но прежде, чем собирается, Всеволод Алексеевич снова появляется на пороге спальни. В руках у него тарелка с котлетами и чашка с компотом.

— Знаешь, почему лекарство не помогает? Потому что ты ничего не ела. Ну-ка давай быстро. Котлетки мягкие, жевать не надо.

И на лице такая искренняя забота написана, что Сашке зареветь хочется. Вот же сокровище. Народный эмпат России. Даром что её тошнит от одной мысли о котлетках, придётся есть.

— Всеволод Алексеевич, спасибо, конечно, но это так не работает. Причём тут еда и лекарства?

— Очень даже причём. Тётя доктор, тебе не стыдно? Не знаешь элементарных вещей.

— Ну объясните!

А сама уже ест под его пристальным взглядом.

— И объяснять ничего не буду. Сама убедишься. Я медицинских институтов не заканчивал, всё, что у меня есть, это жизненный опыт. Который говорит «покушай, и всё пройдёт». Ну и ещё «поспи, и всё пройдёт». А ты, Сашенька, совершенно не умеешь болеть.

— Ой, можно подумать, вы умеете!

— Мне пришлось научиться.

Они встречаются взглядами. Всеволод Алексеевич абсолютно серьёзен. А ведь он прав. Ему пришлось научиться. Ему, может, тоже не нравится чувствовать себя постоянным пациентом. Но терпит же, и принимает помощь, и иногда сам о ней просит. И находит силы ей улыбаться, благодарить. А Сашка из-за несчастного зуба на него сорвалась.

— Простите, Всеволод Алексеевич. Я правда не умею.

И лезет обниматься, точно зная, что он не оттолкнёт. А он уже смеётся и целует её в макушку.

— И не учись, Сашенька. И не надо.

Они снова включают «волшебную говорилку» и лежат, думая каждый о своём. В какой-то момент Сашка замечает, что десну отпустило. Волшебным образом. Правда, что ли, надо было поесть? Или объятия помогли?

— Всеволод Алексеевич?

— М-м-м?

— А как вы зубы делали? У вас ведь своих почти нет, да? Импланты же?

— По большей части. И несъёмные протезы. Мне повезло, я до диабета успел. Иначе это была бы большая проблема.

— Да, — соглашается Сашка. — Но непереносимость боли у вас, я полагаю, давно, если не всегда. А приятного-то мало даже для обычного человека.

Молчит. Чего вдруг? Она ничего особенного не спросила, вроде. Они и более интимные темы спокойно обсуждают.

— Всеволод Алексеевич?

— Ругаться будешь. Я перед очередным юбилеем все зубы разом сделал. Три или четыре импланта и мосты. Весь перед. Ты, может быть, даже заметила, как я на концерте весь вечер языком по зубам шныряю, я сам заметил, когда запись смотрел. Никак привыкнуть не мог. Вживляли заранее, за несколько месяцев, а поставили всё аккурат перед концертом, еле успели.

— Ну и?

Сашка упорно не видит ничего крамольного. Запись ту помнит, излишне подвижный язык в кадре тоже. Было это сто лет назад и давно не вызывает у неё никакой эмоциональной реакции.

— Так я под наркозом делал, Саш. Потому и разом.

— ЧТО?!!

— Вот. Я знал, что ты будешь ругаться. А какие у меня были варианты?

— Вы! Вы вообще понимаете, что такое наркоз? Что наркоз не полезен, как бы!!! Что его делают только по показаниям, когда нет других вариантов! А вам так тем более!!!

— Саш, это много лет назад было, я был ещё вполне здоровым человеком. И делали лёгонький такой наркоз, полусон. Я даже помню, как домой попал, меня водитель до двери довёл. Ощущение, что ты пьян в стельку. Хуже потом, когда анестезия проходит, и у тебя болит вообще всё. Не с одной стороны, как у тебя сейчас, а везде.

— Не бывает лёгоньких наркозов, — шипит Сашка, возмущённая до глубины души. — Вы в своей Москве совсем уже ошизели. Любой каприз за ваши деньги. Зубы под наркозом делать! Да я ещё помню скандал, когда ветеринарам не давали наркотические вещества, и они не знали, как своих пациентов лечить. По показаниям! А вы…

— Да уж, на сочувствие я и не рассчитывал. Ну хоть на понимание… Я же артист, я не мог выйти без зубов. И делать их обычным способом — та ещё пытка, начиная с уколов. В дёсны уколы невозможно же вытерпеть.

Сашка тяжело вздыхает. Ну да, он в руку-то еле терпит. Вот же сокровище. И чего она взъелась? Это было сто лет назад. Какой смысл сейчас на него орать?

— Не делайте так больше никогда, пожалуйста, — просит она, плотнее к нему прижимаясь.

— Как именно? Второй раз вряд ли придётся всю челюсть переделывать. Ну, я надеюсь.

— Я не про то. Не относитесь так безответственно к своему здоровью.

— Сашенька, теперь моё здоровье — исключительно твоя компетенция. Даже не собираюсь лезть в эти вопросы.

— Ну и отлично.

— Мир? — он заглядывает ей в глаза.

— Мир. Дружба и жвачка. Нет, жвачку не надо, зубы же… Тьфу!

Бедалик

— Ну, это никуда не годится!

Всеволод Алексеевич огорчённо рассматривает штепсель, который только что вытащил из розетки.

— Она опять греется и трещит, Саш. Так и до пожара недалеко.

— Поставьте планшет на зарядку на кухне. Или в зале, — пожимает плечами Сашка. — Там ещё остались исправные розетки.

— Вот именно, что остались! Во-первых, мне нужен планшет в кровати, а не на кухне! — кипятится Туманов. — Я статью не дочитал, там нашей сборной опять нового тренера предлагают. Во-вторых, проще пересчитать оставшиеся рабочие розетки, чем сгоревшие. А в ванной комнате последняя лампочка навернулась.

— Да?

Тут уже Сашка отрывается от своего занятия. Она заправляет его дозатор инсулином, устроившись возле окна. Дело довольно простое и рутинное, раньше он сам справлялся, но после того, как умудрился уронить и разбить флакончик, а потом попытался собрать осколки руками и, конечно же, порезался, Сашка взяла и эту обязанность на себя.

— Я попозже поменяю лампочку, дел-то на пять минут. Идите сюда.

Сашка ждёт, пока он подойдёт, поднимает его футболку и цепляет дозатор к поясу джинсов. Подсоединить трубочку, идущую к канюле, дело двух секунд. Если у тебя нормальное зрение и моторика, конечно.

— Не пыхтите, я прекрасно знаю, что вам не больно.

Больно канюлю менять. А тут-то что? Чего он сопит, как обиженный ёжик?

— Да я не