темноте.

‘ Что же вы тогда думаете, сахиб?

Хьюстон сказал: ‘Я не знаю. Как далеко до этого перевала?’

‘ Около трех часов. Когда мы туда доберемся, должно быть светло. К полудню мы можем опуститься до одиннадцати тысяч футов, сахиб. Как сердце?’

"Не так уж плохо", - сказал Хьюстон. Он чувствовал, как она с трудом уходит из его груди. Он не знал, какое значение будет иметь лишняя тысяча футов, но сидеть на муле не требовало особых усилий.

‘ Значит, ты хочешь попробовать?

‘Хорошо’.

Мальчик легонько похлопал мула. Они отправились в темноте к перевалу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

ЯT ночью не было снега, и он все еще не начался на рассвете. В половине девятого Ринглинг остановился, чтобы сориентироваться, пока мог. В воздухе была какая-то мягкость, которая ему не понравилась. Он думал, что, когда выпадет снег, его будет много.

Он ни в коем случае не был доволен своим положением. Он знал, что его компас ошибся на несколько пунктов, но он сделал грубую поправку, и ничто из того, что он мог видеть, не совпадало с картой. Они тащились уже три часа, и он подумал, что они, должно быть, поднялись намного выше пятнадцати тысяч футов. По-прежнему не было никаких признаков перевала. Даже в темноте белые, невыразительные холмы мерцали довольно круто с обеих сторон. В свете он мог видеть, что один из них все еще возвышался на тысячи футов над ними.

Ему не нравилось ощущение земли под ногами – он несколько раз поднимался по пояс – и ему не нравился вид Хьюстона. Он повис на шее мула в полубессознательном состоянии, и его лицо посинело. Прежде всего, Ринглингу не понравилась карта.

Он тихо выругался про себя, оглядываясь вокруг.

Он услышал, как Хьюстон крякнул, и снова поднял его на спину мула. Он сказал ему на ухо: ‘Осталось недолго, сахиб’. Хьюстон закрыл глаза, но мальчик видел, что он все еще в сознании.

Он снова выругался. Все будет хорошо, когда они потеряют несколько тысяч футов; но было ясно, что в данный момент он не мог безопасно подняться намного выше. Он не знал, что лучше: идти дальше или вернуться.

Но поскольку они зашли так далеко, он подумал, что им следует попробовать еще час. Затем, если по–прежнему не было никаких признаков прохода - быстро спускайтесь обратно.

Он похлопал мула, и они снова тронулись в путь.

К половине десятого показалась вершина, и они продолжали идти, пока не достигли ее. Было уже больше десяти, когда они вышли из долины, и когда он посмотрел вниз, его сердце упало, как камень. Местность круто поднималась и снова поднималась так же круто: серия хребтов простиралась так далеко, насколько он мог видеть. Он подумал, что там может быть выход по дну долины, но ему не понравился вид пола. Там будут трещины: это может быть даже один огромный снежный овраг.

Он развернул мула, и они сразу же поехали обратно. Они шли быстро, придерживаясь своих собственных следов, и к половине двенадцатого пришли в свой лагерь предыдущей ночи. Ринглинг не останавливался. Он съел горсть сухой цампы и угрожающе ткнул мула локтем, когда тот повернул голову, чтобы посмотреть на него. Но вскоре он смягчился и тоже дал животному пригоршню, потому что оно безропотно несло мертвый вес Хьюстона.

Сам Хьюстон ни в чем не нуждался. Он был без сознания.

Они остановились на день на скальном выступе на высоте двенадцати тысяч футов. Ринглинг думал, что они, должно быть, покинули Тибет, но не знал точно и даже не интересовался. Он был измучен и встревожен, и он поспешил поставить палатку. Хьюстон упал с мула, когда они остановились, и лежал на боку, сзади и спереди уже густо покрытый снегом. В полдень пошел снег, и, несмотря на усилившийся ветер и холод, он продолжался.

Прочная черная палатка из шкуры яка раздувалась, как парус, на ледяном ветру, и ему потребовалось больше десяти минут, чтобы установить ее. Под снегом на выступе был лед, и он вбил металлические колышки тыльной стороной топора, используя сам топор в качестве последнего фиксатора.

Он затащил Хьюстона внутрь и усадил его к себе на колени, пока распаковывал постельное белье. Его дыхание было сухим и хриплым, и он подумал, что лучше попытаться влить в него немного жидкости. Он повесил свой собственный свернутый спальный мешок и свертки за спину, набрал снега в кастрюлю и поставил ее разогреваться на спиртовке. Он купил в Валунгчунг Гхола чайные брикеты и большую лепешку масла яка, отрезал по полгорсти каждого и размешал в воде. Он налил тсампу в свою кружку и каплю арака в кружку Хьюстона, взял его на руки и попытался заставить пить.

Ему показалось, что он принял немного этого и что его дыхание и цвет лица немного улучшились, но из-за слабеющего света и усиливающегося ветра было трудно сказать. В носу и губах было что-то прищуренное, что ему не понравилось.

Он снял с Хьюстона ботинки, растер ему ноги, уложил его в спальный мешок и завязал его. Он чувствовал, что сам наполовину замерз, а его чай был холодным. Он снова разогрел чай на плите, зажег лампу и сел, скрючившись на своей сумке, попивая чай и наблюдая за Хьюстоном. Пронзительный ветер снаружи угрожал чем-то большим, чем просто быстрым ударом. Он сомневался, что они будут двигаться снова в течение двух или трех дней. Он задавался вопросом, во что он ввязался.

2

Кома Хьюстона длилась (по словам Ринглинга) два дня. Время от времени он осознавал, что мальчик поднимает его и растирает, и его рот и горло протестуют, когда в него вливается горячая жидкость, и скрипящее, ноющее сжатие в груди. И затем, совершенно неожиданно, он осознал еще многое: маленькую желтую лампу, мерцающую на колышущихся черных стенах, порыв холодного воздуха, проникающий из серо-черной щели в стене, тонкое обезьянье лицо с тревожной ухмылкой, склонившееся над ним.

‘ Как вы себя чувствуете сейчас, сахиб?

‘Что происходит?’

‘Вы были больны пару дней. Мы отдыхали в снежную бурю.’

Мальчик отвернулся, вернулся с кружкой и присел на корточки рядом с ним.

‘ Вот, сахиб, выпейте.

В чае была цампа, он пожевал ее и сразу почувствовал тошноту. Мальчик наблюдал за ним.

‘ Как вы